Эйб вернулся в субботу совершенно изменившимся. Сразу было видно, что он все это время не просыхал. Небритый, похудевший, в измятой одежде, он был зол, хотя делал вид, что спокоен и вполне уверен в себе. И такого выражения лица я у него никогда не видел: он выставлял подбородок вперед и буквально щерился.
Я пытался как-то его приободрить, говорил, что у нас хватит денег, чтобы прожить, пока не найдем работу, но сначала надо найти другую квартиру.
Эйб открыл письмо из фонда, пробежался по нему глазами, после чего скомкал и сжег в пепельнице.
– Ты же не думаешь, что я стану жить на твои подачки? – спросил он. – С меня хватит. А ты не волнуйся, я справлюсь. Я знаю кое-кого, мои люди потянут за ниточки, и все будет нормально.
Учитывая состояние Эйба, меня встревожило это заявление. Что за люди? Но тогда не было времени об этом говорить. Я сказал Эйбу, что Симона пригласила нас в Лион познакомиться с родителями.
– То есть она пригласила тебя, – язвительно уточнил Эйб. – Ты – мечта любой мамаши, которая хочет выдать свою драгоценную дочь за прилично одетого, состоятельного и успешного парня. Я беден и без перспектив. Если Симона в кого-то и влюблена, так это в тебя, приятель.
Эйб еще битый час или дольше жалел себя. Он не сделал ничего плохого, но было похоже, что самобичевание доставляет ему удовольствие. Он все повторял, что его отец был прав: сколько бедный не жертвует – все без толку.
У нас была бутылка коньяка, и Эйб почти всю выпил без моей помощи, а потом уснул не раздевшись и с горящей сигаретой между пальцами. Я перетащил его в постель и укрыл одеялом.
Утром Эйб более или менее пришел в себя. То есть он все еще был подавлен и напряжен, но хотя бы перестал загружать меня монологами о своей вине. Он принял душ, побрился и переоделся в чистую одежду. Мы пошли в кафе и позавтракали. Я снова упомянул о приглашении Симоны.
– Я не еду – это без вопросов, – категорично ответил он. – А вот ты поезжай. Я же вижу, как ты этого хочешь. Со мной все будет в порядке, можешь не волноваться.
Что мне было на это сказать? Я понимал, что не следует оставлять его одного и что поехать в Лион без него – неправильно. Но мне было двадцать два, и я был влюблен. В общем, я собрал сумку, и Эйб проводил меня на вокзал. Я даже сейчас помню, как он стоял в конце платформы и смотрел вслед отъезжающему поезду: руки в карманы, воротник поднят. Октябрь принес холод и навевающие тоску дожди. В какой-то момент я подумал, что надо выпрыгнуть из вагона и остаться с Эйбом в Париже, а Симону я бы смог дождаться в городе. Но поезд тронулся, набрал скорость, и все мои сомнения остались позади. И Эйб остался один.