Через три дня ранним утром его срочно вызвал в Сыскной судья Сытин — член приказа и асессор.
Лицо имел костистое, заострённое, нижняя челюсть чуть вперёд, глаза выпуклые в глубоких глазницах, рот широкий, узкогубый с жёлтыми, крупными зубами, которые он постоянно показывал, потому что постоянно щерился — улыбался. Фигура же была сутулой, сухой, тоже заострённой, руки длинные, с длинными скрюченными, постоянно двигающимися пальцами, будто он всё время что-то плёл перед собой. Чистый паук.
— В знак приятельства нашего почитаю долгом предостеречь: обстоятельства учинились зело опасные.
— Что такое?
— Да вот! — Подцепил на столе бумагу, не давая, показал Ивану, что она вся исписана, и, откинувшись на стуле, стал читать жалобу жирного Иванова, поданную нынешним же утром, в которой подробно рассказывалось, что творил Каин в минувшие дни с ним и с его племянницей и как потом вымогал выкуп, то есть писал, что не сам предлагал деньги, а Каин их требовал, истязая племянницу, и он вынужден был согласиться, но передал выкуп нарочно при свидетелях — харчевнике и ещё двоих, — чтобы вор и разбойник Каин ответил наконец за свои великие бесчинства, грабежи и измывания над невинными людьми, от которых стонет вся Москва.
Крепко была написана бумага, и подписи харчевника с Мясницкой и ещё двоих каких-то имелись.
«Как не почуял ничего в харчевне! — укорил себя Иван, но в общем-то не обеспокоился. — Пустяки!»
Однако в углу комнаты за отдельным столиком над чистыми листами бумаги с пером в руках застыл длинноволосый протоколист, изготовившийся писать.
«Розыск по всей форме!»
— В рассуждении закона подобные преступления почитаются наитягчайшими, сам ведаешь. Ибо преступление по должности! Наименьшее за них — кнут, ссылка, бывает каторга, бывает, слыхивал, петля. Как обернётся! Какие истолкуют к тому поводы — сие наиглавнейшее...
И заговорщицки подмигнул Ивану: не дрейфь, мол, подмогну! Потом участливо добавил:
— Каин — и влип! Прискорбно. Переживаю! Иван пожал плечами.
— В рассуждении истины что полагаешь объявить?
— Ничего.
— Как?
— Так. Это — лжа! — И показал пальцем на жалобу.
Сытин ощерился, открыв крупные жёлтые зубы, согласно закивал:
— В понимании тяжести обвинения сие, без сомнения, самое выгодное — всё отрицать. Однако ж прикинь: свидетели здесь, я не отпустил. Подтвердят под клятвой всё.
— И что! Обыкновенный сговор. Знаешь же, сколько людей хотят моей погибели, особенно из раскольников.