А потом — я же работать должен! Кроме того, что ходить в атаки, у меня же работа оперативная: встречаться… Я вот обычно в 12 часов поем, в окопе в углу прижмусь, палаткой накроюсь, часа три покемарю, потом палатку снимаю, шинель снимаю, в куртке, и — ползать. Ну, там рядом, но все равно ползать.
Немец ночью не бросал ни снаряды, ни мины. Трассирующие пули. А трасса — видно, как идет.
Ползать я по-пластунски не любил: лучше перебежки. Вижу, что очередь — ага… «тюк-тюк!» — побежал дальше. Там вот часа три ползаю, встретился с кем надо, информацию получил… о настроениях, кто там к измене готовится, как и что, потом прихожу к командиру батальона, к комиссару, говорю: то-то то-то, и — записку начальнику контрразведки бригады.
Вот такая работа тяжелая… перед вражескими позициями. Симонов очень хорошо описал. Когда я читаю — сердце болит, ей-богу. Ужасно, ужасное состояние было…
А 8 мая 1942 года, значит, авиационный корпус Рихтгофена пробомбил левый фланг фронта к Феодосии, пустили танки, немец вошел в тыл всего фронта… а у нас были — КШРы. Что такое КШР? Кабельно-шестовая рота. Радиосвязь была — малая, вот — проводная связь: шест и провода. А что? Свалил шест — и всё, связи — нет. Нет связи — нет управления. Вот он порвал все связи: полковые, дивизионные, фронтовые. Никакого управления. И пошла паника. Все — убегать в Керчь, к проливу, чтоб перебраться. А ведь сотни тысяч!
Я — к командиру батальона: «Стоять твердо, батальон — в руках, будем держать бой, отходить организованно». Помню, отходим — а там пушки стоят. Чистые, смазанные, штабеля снарядов — и никого нету. Все сбежали. И вот я говорю: «Хорошее место, давай займем оборону». Заняли оборону. Идут немцы. Видно: идут — спокойно… что-то пнут ногой так… Но стреляют, а пули уже на исходе: убойной силы не имеют. А справа и слева танки обходят и стреляют болванками. Она — «вууууу!»… Такое впечатление было!
И — да, шла паника. А паника — страшное дело. Два, пять… как побежали! Я — с пистолетом: «Твою растакую, это самое, стоять!» Думаю: «А где же комбат?!» Смотрю — там, значит, какой-то камень… он сидит… я подбежал — а у него глаза бессмысленные, губы пересохли, языком облизывает. Я — левой рукой за воротник, говорю: «Именем советской власти — расстреляю, если не возьмешь себя в руки и не будешь командовать!»
У меня была задача — вывести из шокового состояния. Вывел. А если бы не вывел — пришлось бы расстрелять. А что делать? Расстрелять одного — или весь батальон погибнет?! Если бы расстрелял — сам бы взял на себя командование батальоном. Я уже опыт имел…