До чертиков надоели все эти элегантные цвета и расцветки. Хочу красного! Новая, точнее, рожденная заново Нелл должна обязательно носить красное.
– В скором времени ты снова вернешься на работу в галерею, – говорит Питер, дожевывая последнюю горсть хлопьев. – И жизнь сразу перестанет казаться тебе такой монотонной.
Я молча киваю в знак согласия. Хотя отнюдь не уверена, что он прав. Но ведь решение жить настоящим моментом принято, а потому я лишь улыбаюсь ему в ответ. С трудом подавляю в себе желание бросить ему прямо в лицо: Пойми же ты, идиот! Проблема моя совсем не в монотонности. Проблема в том, что в моей голове образовалась огромная дыра, через которую утекла вся моя прошлая жизнь. А монотонность моего нынешнего существования – это не причина, а следствие. Но я сдерживаюсь, гоню прочь неприятные мысли, и они уходят, как ни странно.
Питер, сидящий рядом со мной на кушетке, кажется мне особенно большим и массивным, особенно в сравнении со мной. Собственно, точно таким же он мне показался и тогда, когда я увидела его в своей палате, придя в сознание. Правда, постепенно я привыкла к его габаритам. И мне даже доставляет некоторое удовольствие созерцать его огромные ручищи, накачанные бицепсы, перекатывающиеся под кожей, словно бильярдные шары. Подспудно все эти свидетельства его физической силы вызывают у меня чувство собственной защищенности и безопасности. Вот она, моя тихая гавань во время шторма, мое убежище и мой кров. А что, если я сейчас лягу под него? Я уже почти готова убедить себя в том, что смогу вытерпеть и все остальное. Если оно, конечно, случится.
Я беру мужа за руку, разворачиваю ладонью вверх, большой, неуклюжей ладонью, похожей на медвежью лапу, и вдруг прижимаю ее к своей щеке. Питер моментально престает жевать. Он удивлен, быть может, даже сражен наповал. Чувствуется, что он начинает лихорадочно оценивать ситуацию. Вот он машинально вытирает вторую руку о свои джинсы. И что потом?
– Расскажи мне что-нибудь хорошее про нас с тобой! – прошу я его.
Я часто обращаюсь к мужу с подобными просьбами, заставляя его воспроизводить для меня прошлое. Потом я долго обдумываю рассказанные им истории и пересказываю их Джейми. Иногда тот снимает на камеру, иногда просто слушает. Порой я добавляю в свой пересказ кое-какие мелкие, незначительные подробности, некие крохи информации, которые спонтанно приходят мне на ум, но чаще всего я выступаю в качестве эха, которое лишь воспроизводит повторно посланный ему звук. Мама по-прежнему категорически против моего участия в передаче «Портреты американцев», а вот Рори уже и не возражает. В галерее наплыв посетителей, самый настоящий бум, во многом спровоцированный моей неожиданной публичностью. Мама не понимает, что мне надо просто выговориться, облегчить душу. И для меня такие записи – это поистине спасительное средство. Если я не поделюсь с другими своими переживаниями, то потом многое из того, что я перечувствовала и передумала, тоже может исчезнуть навсегда, как исчезло из моей памяти все то, что было связано с моей предшествующей жизнью. К тому же мама не подозревает, что от Джейми я могу получить ответы на те вопросы, на которые по каким-то неизвестным мне причинам не хочет отвечать она сама. Да и веры у меня в правдивость ее ответов изрядно поубавилось после того случая с картиной, на которой изображен белый дом с портиком. Мы обе сразу же узнали этот дом, но мама сделала вид, что ничего не помнит.