Я слегка прищуриваюсь и сверлю мужчину взглядом, пытаясь вспомнить. Ощупываю глазами его мускулистую грудь, разглядываю пряди волос, выбившиеся из-под козырька бейсболки, потом принимаюсь изучать вены на руках, которые, изгибаясь и переплетаясь, сбегают вниз и прячутся в его ладонях. Что-то в его облике, в его привлекательной наружности, смутно знакомое, родное, что-то такое, что мгновенно отзывается в моем сознании каким-то неясным импульсом. Но почему? И кто этот красивый мужчина? Какое место он занимает в моей жизни?
Медсестра молча протягивает доктору Мэчту зеркальце, и он так же молча подносит его ко мне. Я вижу, как расширяются зрачки моих глаз под впечатлением от увиденного. Неужели это я? Да, это точно я. Собственно, я и не рассчитывала увидеть что-то стоящее. Впрочем, я ведь и не помню, как выглядела раньше, где именно разбросаны веснушки на моем лице, какой у меня изгиб губ. Вместо этого я вижу багрово-синий рубец, похожий по цвету на марочный порто, который тянется, начиная от левого виска, превращаясь в такой же багровый синяк под глазом, и дальше до самых губ. Верхняя губа – сплошное месиво, я на мгновение касаюсь ее языком и тут же чувствую острую боль. Глядя на грязные, сальные пряди сбившихся волос, трудно признать во мне блондинку, обладательницу роскошных светло-русых кудрей. Скорее уж шатенка! Волосы разделены пробором на две части и обрамляют мое безжизненно восковое лицо.
– Вдруг это поможет, – негромко роняет доктор Мэчт.
Чему поможет? Лихорадочно соображаю я. Мне хочется спросить его об этом вслух. Но я лишь продолжаю пялиться на собственное отражение в зеркальце до тех пор, пока оно не начинает двоиться. Пытаюсь свести воедино то, что я вижу в зеркале, с тем, какой я была раньше. Пытаюсь, но у меня ничего не получается. Я старательно напрягаю память. Надо же хоть что-то вспомнить… Но это противное пиканье… Снова этот звук буравит мне уши. На сей раз он гораздо громче, совсем какой-то шальной… сливающийся в один сплошной вой.
Б-и-и-п-б-и-и-п-б-и-и-п-б-и-и-п-б-и-и-п-б-и-и-п-б-и-и-п.
Вспоминай же, ради всех святых! Вспоминай!
Сознание ускользает от меня. Я буквально чувствую, как оно ускользает, как пульсирует кровь в висках, как стекленеют глаза. Дыхание становится коротким и прерывистым, бурно вздымается и опускается грудная клетка. И боль… страшная головная боль, такая нестерпимая, что, кажется, лучше умереть.
Питер обхватывает своими громадными ручищами мое лицо, словно понуждая оставаться в сознании, не погружаться снова в пучину мрака и неизвестности.