– Понимаю, Пит.
Он чуть склонил голову, приложил ладонь к глазам, прищурился. Люди всегда так делали, когда хотели увидеть во мне частичку нее. Парни так делали. Парни все время так делали.
– Я понимаю, что мой брат находит в тебе. Нашел в тебе то есть. Ему же хуже.
Я покраснела, когда он повторил глагол в прошедшем времени.
– Тебе лучше не рассказывать об этом своей сестре, – сказал Пит.
– Я и не собиралась.
– Просто… Просто будь осторожна с тем, что говоришь ей.
И в этот самый момент нас напугал громкий стук по капоту машины. Я посмотрела через мокрое от дождя лобовое окно, ожидая увидеть нашего городского сумасшедшего, Дова-Повсюду, который забрасывал машины палками, если считал, что они припарковались не в том месте. Но глаза, вглядывающиеся в меня через стекло, не были глазами Дова. Это были бледные, отчужденные глаза женщины. Она стучала по капоту рукой.
Я повернулась к Питу:
– Как думаешь, что ей нужно?
– Ты, очевидно. Она не моя мать.
Мне хотелось отречься от Воробья, сказать, что Руби была для меня большей матерью, чем она, и что, вообще, это слово бессмысленно, что оно не должно иметь юридической силы и что какая-то биология еще ничего не означала… но еще мне было немного жаль ее, мне не хотелось, чтобы она вот так, под дождем, стояла у машины. Я только сейчас заметила, что Пит остановил машину как раз напротив «Виллидж-Таверн». Мы были практически у нее на пороге.
– Э-э-э, мне кажется, она хочет поговорить с тобой, – сказал Пит, потому что она упорно не желала уходить. – Сходи. Я присмотрю за тобой и заодно выпью пивка.
И вскоре я уже сидела напротив женщины, которую мы с Руби неохотно называли своей матерью.
Ее близость вернула меня в воспоминания о детстве.
Как я стояла над ее кроватью без простыней, а она спала уже тринадцать часов подряд. Как пыталась расшевелить ее, отключившуюся в кресле, ранним утром перед школой. Как мы с Руби бросали в нее изюм из пакетика со смесью сухофруктов и орехов, потому что не ели его, даже если он был в шоколадной глазури. Как мы наблюдали, как она вырубается прямо за рулем двигающейся машины.
В большинстве моих воспоминаний мать была в бессознательном состоянии.
Она выглядела совсем изнеможенной. Одни ее волосы, наверное, весили больше, чем она сама. Тяжело вздохнув, мать сказала:
– Она знает, что ты здесь?
Я покачала головой.
– Нет, но она может написать мне в любую минуту, и тогда мне придется уйти.
– Я просто хотела повидать тебя. Без нее.
– Зачем?
– Ты моя дочь, – ответила она, но как будто на автомате, и я не поверила ей.
Я оглядывалась по сторонам, стараясь не смотреть на нее. Внутри бара было темно, как мне и представлялось. Это было тускло освещенное помещение с низкими потолками, уставленное покосившимися столами, с барной стойкой у стены, за которой к нам спиной сидел Пит и хлебал пиво. Мне еще не было двадцати одного, а значит, мне нельзя было находиться здесь, но никто, похоже, не собирался меня выставлять. Помешать этому семейному воссоединению могла только Руби, но ее здесь не было.