— Перестань говорить обо мне в третьем лице. Это моя настоящая жизнь, я уже живу ей, помнишь?
— Хорошо. Чего ты хочешь?
— Их одобрение мне точно не нужно.
— Раньше было нужно.
— Сейчас нет. Пошли они все!
— Ты говоришь со злостью.
— Потому что я зла! — Так вот чему я не могла найти названия. Злость во мне, гнев. — Но разве цель «Новой программы баптисток» была не в том, чтобы разозлить меня? Со всей этой борьбой, противостоянием, свиданиями вслепую?
— Я не знала, к чему приведет «Новая программа баптисток». Возможно, все это только укрепило твою решимость сделать операцию.
— Это не так.
— Гнев всегда был в тебе, Плам. Я просто хочу, чтобы ты направила его в другое русло — туда, где ему самое место, а не на себя.
Верена пыталась помочь мне, сейчас даже больше, чем она уже помогла мне; я была благодарна ей, но иногда злилась и на нее. Она не знала, что значит быть мной, какой бы чуткой и сопереживающей она ни казалась. Между нами оставалась грань. Грань, которая существовала между мной и большинством людей.
— Я хочу сейчас побыть одна, — сказала я. Я прилегла на кровать и положила голову на подушку. Свернулась калачиком и накрылась одеялом.
Верена не стала спорить. Она встала и собрала вещи. Когда она уходила, положила листок бумаги на прикроватную тумбочку. Чек на двадцать тысяч долларов.
— Почему ты отдаешь мне его сейчас?
— Время пришло, — спокойно ответила Верена. — Ты завершила последнее задание «Новой программы баптисток». Неважно, что ты решишь делать дальше. Мы заключили сделку, а баптистка всегда держит слово.
Я взяла в руки чек (все нолики были на месте!).
— Если у меня не будет операции, мне придется попрощаться с Алисией. Я буду по ней скучать. Звучит глупо?
— Ты будешь тосковать по ней, но в конце концов двинешься дальше, — промолвила Верена. — Пойдешь вперед уже без нее.
Когда она ушла, я натянула на голову одеяло и зарыдала. Рыдания освобождали, слезы существовали вне мыслей, вне слов. Когда я плакала, я чувствовала себя хорошо. Когда я, казалось, выплакала все слезы, я задумалась о том, что сказала Верена. Мой воздушный шарик был бы кроваво-алым, как стены «Дома Каллиопы». Я подумала обо всех кошмарах, которые я пережила, обо всей боли, которую я могла бы вложить туда. И приготовилась отпустить.
— Тук, тук. — Сана вошла в спальню с белой коробкой в руках.
Я задремала, поэтому нехотя подняла голову с подушки и сонно пробормотала:
— Который час?
— Четыре часа дня. — Она поставила коробку на стол. Я изо всех сил попыталась сесть на кровати, беспокоясь, что лицо покраснело от слез. Мои глаза все еще были опухшими.