В этот день… точнее, в эту ночь – я спустился вниз чтобы прогуляться по набережной, и вдруг… мелькнула мысль она – не она. Но она повернулась – и тоже меня заметила.
И выбора не было. Ни у неё, ни у меня.
* * *
Удивительно, но в Потомаке снова водятся лягушка. Они пропали тут ещё в 60-х из-за загрязнения – но недавно снова появились. Под квакание лягушек мы и гуляли набережной Потомака, которая около отеля «Уотергейт» особенно хороша. Огни города тлели во тьме.
– Странно, – сказал я, – меня только что спрашивали о тебе. Вот только, несколько дней назад.
– Кто?
– Неважно.
– Ты все ещё работаешь на них?
– Нет. Я ушёл в Стенфорд. Преподаю политологию и политическую историю.
Не знаю, поверила Настя или нет. Возможно, что и нет.
– А я замуж вышла.
– Поздравляю.
– Да не с чем. Это в четвёртый раз.
– Кто ищет, тот всегда найдёт.
Настя ничего не ответила. От реки наползал ночной туман, холодало.
– Кто он?
– Философ. Из Франции. Берни Матье.
– Слышал. Теперь ты мадам Матье… интересно.
– Ничего тут интересного. Знаешь… меня уже тошнит от буржуа, прикидывающихся мыслителями.
О-ля-ля…
– Ты же жила в Лондоне, как я слышал.
– Жила. Пришлось переехать.
– Почему?
– Русофобия. Русофобия, Лёша, – она назвала меня уменьшительно-ласкательным вариантом имени Алексей, данного мне при рождении, – все как с цепи сорвались. После того дела с отравлением мы стали, как зачумлённые. Никто не хотел больше иметь с нами дела. Все шарахались от нас. Знаешь, что там про нас говорят? Русский акцент – лучший способ напугать бандитов в переулке.
– А во Франции как?
– Во Франции не так. Там этого нет, есть, конечно, всякие, но…
Настя посмотрела на меня.
– Знаешь, я многое поняла.
– Что именно?
– Мы чужие здесь. Были ими и останемся.
– Не обобщай.
Она пожала плечами
– Холодно. Пойдём назад.
Я накинул на неё свой пиджак, она с благодарностью приняла. Мы пошли назад.
– Знаешь… я думаю о том, чтобы переехать в Россию.
– А как же муж?
– Он тоже не против. Француз в России как дома.
– Чем же вам не живётся в Париже?
– Что-то страшное грядёт, Лёша, – сказала она, – что-то очень страшное. Настолько страшное, что хочется забиться в щёлку, и не видеть ничего. Уехать в какой-нибудь русский маленький городок тысяч на пять жителей…
– Носить воду на коромысле…
– Я серьёзно. – Настя взглянула на меня. – А тебе не страшно, когда ты видишь всё, что мы натворили? Это ведь началось там… в Сербии… в Украине…
– Мы думали, что изменим мир, – задумчиво сказал я.
– И мы его изменили. Только так, что в нем стало страшно жить.
– Это не мы изменили. Это мир изменился.