Не имея московской прописки, он и женился на москвичке Ольге, которую хотя и любил, но, как считал, не по-настоящему. Разницу эту он ощущал ясно, Ольга ж нет, потому что думала, что любима, и щебетала счастливая — Иван жених был завидный: врач, высшее образование, увлечение наукой. Самого его несоответствие терзало, мотало душу. Может, оттого он и зачастил в библиотеку по научным делам, чтобы унять печаль. Наука же, как он скоро понял, была способна отвлечь и не от такой беды — с ней он забыл про все на свете.
Иван с Ольгой снимали квартиру в самом центре — все с той же заботой быть как можно ближе к науке: чем не пожертвуешь ради дела. Охота пуще неволи. Трещит семейный бюджет, с трудом находятся нужные средства.
У Ольги были основания не очень-то жаловать Галицкого — главного, как она считала, «виновника» неудобств их семейной жизни.
…Галицкий выкладывал на стол нехитрые подарки. Привез он Ивану им самим сплетенные лапти.
«Очень удобная обувь. Кто хоть разок попробовал по грибы пройтись в лапотках — тот никакой другой обуви себе не закажет. И думаю, что та самая лапотная Русь, она только, когда пешком шла, была лапотной, а когда дорожки ее выводили поближе к городам, переобувалась в сапожки, которые всегда с собой в заплечном мешке держала — яловые, блескучие, на тоненькой подошвочке. Недобрые люди назвонили — «лапотная», а про сапожки забыли, то ли вид делали, что не видят — а ведь были они, сапожки-то, были… Как же им не быть. Вот так-то вот… А ты говоришь, лапотная…»
Ольгино трудно скрываемое раздражение наводило Ивана на мысль, что жена его не может понять достоинств Галицкого, не видит незримой, но столь им осязаемой связи с этим человеком, которая переиначивала его, делала Ивана во многом похожим на Галицкого. Иван замечал за собой, что невольно перенимает у Галицкого его неторопливость, жесты, манеру разговора. А город успел обставить его жизнь суетой и бестолковщиной, но он ясно ощущал и второго себя — спокойного, уравновешенного, косо поглядывавшего на того — на переполошенного, всегда устремленного незнамо куда, взъерошенного, готового бежать сразу во все стороны. «Н-е-т, — положил для себя Иван, не раз вспоминая Галицкого, — не на скоростях делаются серьезные дела». Конечно, непросто было среди бегущих оставаться пешим. Иной раз замечал, как без его желания, подчиняясь общему ритму движения, он мчался вместе со всеми. Куда? Он и сам не знал, не ведал: несла его толпа в своем потоке, отбивая способность сосредоточиться, незаметно подменяя глубокие дельные мысли и рассуждения на легонькие, поверхностные — дурачила. Но ведь он чувствовал это — уже залог тому, что он себя так просто не отдаст.