Гул моторов заглушил слова Галицкого. Не дал ему высказаться и на этот раз.
Не спал Галицкий — думал.
А глаза прикрыл — чтоб не мельтешило, чтоб как на «Севрюге» было.
И он вспомнил их всех, выстроившихся как будто в очередь — длинную-предлинную.
Вот и самый первый из них. Из благодетелей его. Галицкий сам нашел его, разглядел в толпе, вычислил: «Такой должен знать про все на свете, вона лбище, как у хорошего быка. А глазки так и шныряют по всему, что есть кругом — до всего им дело. Да как такому не знать про эти самые валы». И Галицкий решительно направился к столику, за которым стоял (дело было на вокзале в буфете) первый советчик. Чем ближе подходил к нему Галицкий, тем больше убеждался в своей правоте. Продолжая жевать, играя могучими («С кулак», — примерился Галицкий) желваками, стряхивал крошки с выпяченного живота («Утер бы с подбородка, срамота глядеть», — преодолел неприязнь Галицкий) Семен, так охотно отрекомендовался тот, не переставая делать свое дело, внимательно выслушал просьбу Галицкого насчет валов и тут же (Галицкий не ошибся, взял-таки «языка», попал в «десятку») дал совет: «А ты не ходи с парадного ходу, батя, да, да! Глазами не пужай — пужаные, ты лучше начни с гастрономчика… Не понимаешь? Объясню…»
Тогда же Галицкий решил про себя: «Угощать надо — буду, сам с тех денег — ни грамма, они государственные, на государственные нужды пусть и идут». А благодетелям, адреса и телефоны которых дал Семен, каждому про разное сочинял — то печень больная, то желудок язвой пробит («Сквозит аж в середке», — шутил), то к сердцу руку прикладывал.
А ночевать, чтобы не страдала государственная казна, устроился Галицкий на самой окраине города, куда добирался пёхом целый час, пугая редких прохожих своим непомерным ростом, широченными плечами и кулачищами с вороньи гнезда. Снял он там в общежитии койку — на то уходили копейки, которые и из своих можно было бы покрыть, если что.
Нужных людей Галицкий угощал — не скупился. Сколько их прошло перед глазами, зажмурится — рябит от колючих глаз, от сырых ладошек и торопливых рукопожатий, от голов — лысых, чубастых, в перхоти и гладко зачесанных, будто салом мазанных, — разные то были люди, но одно в них одинаковое было — ели они помногу и, как назло, что подороже, а роднила их всех страсть к спиртному: никак не получается, бывало, разговор, а стоит появиться на столе бутылке — другим делается человек, как будто его кто подменил. «Значит, так, — утрет деловито рот очередной благодетель, — записывай, да не мельтеши ты, пиши разборчивей, потом не прочитаешь, настоящие дела надо не спеша делать». Учили. Галицкий не мог не соглашаться — кивал.