Стоял уже, кажется, март, но все еще было холодно. За весь день пути мы ни разу не поели. Я хотела попасть к маме до вечера. После захода солнца по улицам ходить было запрещено, тогда действовал комендантский час. Я уже достаточно хорошо говорила по-русски и сказала, что мне плохо. Положила кисть и пошла. Вслед мне кричали, грозились побить. Я ответила им по-русски какой-то грубостью и продолжала идти. От удивления они не стали меня преследовать.
Тем временем Бенё с женой как-то удалось проехать. Я дала им наш адрес. Если мама и родные живы... А если нет? Не знаю, что бы я стала делать. В кармане у меня было масло для ран и кусочек засохшей колбасы. И я направилась в сторону улицы Шандора Векерле. Смотрела на дома, разрушенные и уцелевшие. На улицах уже не было трупов - лошадей и мертвых тел. После Чаквара Будапешт казался мирным и благоустроенным.
Я нашла дом шестнадцать по улице Шандора Векерле. Задняя часть дома выгорела. Все черное, обуглившееся, обгорелое, квартиры просматривались насквозь. Я стояла и смотрела. Квартира, соседняя с той, где жил дядя Габор, обрушилась. Это была квартира тети Грюнберг, которую я очень любила.
Я медленно поднялась по ступенькам. Над двери был звонок, тот самый, прежний. Я едва поверила глазам. Позвонила. Уже не помню, как мы встретились, кто и что говорил. В квартире было много чужих. Хозяева приняли к себе жильцов из сгоревшей части дома.
В окнах не было стекол, рамы заклеены бумагой, но, помню, я удивилась и поразилась: стол накрыт белой скатертью. Был ужин, настоящий ужин.
Мы сели и принялись за еду. Я была вся грязная, вшивая, успела только помыть руки - ничего другого не пришло в голову, так как в квартире все было вверх дном.
Конечно, мама плакала, и была счастлива, и обнимала меня. И я тоже смотрела на нее и радовалась ей. Я была рада, что они живы, но радовалась не слишком сильно.
Слишком сильно я не радовалась уже ничему и ни во что слишком сильно не верила. Я уже носила в себе болезнь - гонорею, из-за которой потом так и не смогла родить, и не знала еще, есть у меня сифилис или нет. У меня было подозрение, что я очень заразная, а заразить я никого не хотела.
Мы сидели за столом, я так и не вытащила свою припрятанную колбаску. Здесь это показалось бы смешным. Подали язык с томатным соусом. Я изумленно смотрела на него и ела тихонько, беззвучно.
Говорили о том, что русские насилуют женщин. "У вас тоже?" - спросила мама. "Да, - сказала я, - у нас тоже". - "Но тебя-то не тронули?" - спросила мама. "Никого не пощадили", - сказала я и продолжала есть. Мама глянула на меня и сказала удивленно: "Но почему ты позволила?" - "Потому что били", сказала я и продолжала есть. В этом вопросе я не видела ничего важного или интересного.