И я ни разу не видела, чтобы она спала днем.
Меня пронзает тревожное чувство.
Она поднимает голову, услышав, как захлопнулась дверь, и подхватывает сползшее полотенце. Без очков черты ее лица кажутся мягче.
– Ты в порядке? – не могу не признать, что эти слова отзываются, как эхо вопроса, который она не перестает задавать мне с тех пор, как такси высадило меня с тремя чемоданами на тротуаре перед ее домом.
– Чудовищная головная боль, – она хватается за край дивана, чтобы подняться. – Я сегодня перетрудилась. Взгляни только на гостиную. Когда клиентка ушла, я, кажется, вытащила оттуда весь хлам, накопившийся за двадцать лет.
Она еще не переодела джинсы и одну из голубых рубашек своего покойного мужа, в которых обычно работала. Рубашка уже истончилась от старости и вся покрыта брызгами и потеками краски. Она сама по себе произведение искусства, наглядная история ее творческой жизни.
– Ты заболела, – слова как будто сами собой выскакивают у меня изо рта. Голос у меня неожиданно высокий, в нем звучит тревога.
Тетя Шарлотта подходит ко мне и кладет руки мне на плечи. Мы почти одного роста, и она может смотреть мне прямо в глаза. Ее карие глаза выцвели с возрастом, но в них по-прежнему светится ум.
– Я не больна.
Тетя Шарлотта никогда не пыталась убежать от трудных разговоров. Когда я была маленькой, она объяснила мне, в чем заключается психическое расстройство моей матери, простыми, честными и доступными мне словами.
Я верю тете, но все равно спрашиваю:
– Честно?
Горло у меня сжимается от подступающих слез. Я не могу потерять тетю Шарлотту. Только не ее тоже.
– Честно. Я никуда не денусь, Ванесса.
Она обнимает меня, и я сразу же погружаюсь в ароматы, которые в детстве всегда возвращали мне ощущение реальности: льняное масло, входившее в основу ее красок, лаванда, которой она капала себе на запястья.
– Ты ела? Я собиралась что-нибудь сделать…
– Нет, не ела, – лгу я. – Но давай я займусь ужином. У меня сегодня настроение готовить.
Может быть, я причина ее усталости; может быть, она слишком много времени посвящает мне.
Она трет глаза.
– Было бы замечательно.
Она идет за мной на кухню и садится на высокий барный стул. Я достаю из холодильника курицу, масло и грибы и начинаю обжаривать мясо.
– Как продвигается портрет? – я наливаю нам по стакану газированной воды.
– Она заснула во время сеанса.
– Серьезно? Голой?
– Представляешь? Вечно занятым ньюйоркцам обычно нравится сам процесс – это их расслабляет.
Я смешиваю простую лимонную заправку. Тетя Шарлотта наклоняется вперед и вдыхает запах:
– Пахнет прекрасно. У тебя получше получается готовить, чем у твоей матери.