У меня стали закрываться глаза и рот — это было настоящее чудо!
Итак, папа твердо сказал врачам: «Мы будем делать обычные операции». И меня буквально «лепили» по кусочкам, убирая рубцы по паре сантиметров в год. Где-то после шестой операции мои глаза, наконец-то, стали закрываться. Это было настоящее чудо!
Сейчас я с ужасом вспоминаю то время, когда простые и привычные действия — например, поднять голову или зажмуриться — были мне недоступны. Но ощущения от тех «неудобств» быстро стерлись из памяти: все-таки человек легко ко всему привыкает.
Часть пальцев из-за несчастного случая у меня слиплись, поэтому их разрезали. И это была единственная операция на руках, в дальнейшем мне нужно было их постоянно разминать и тренировать. Благодаря тренировкам и регулярной обработке гусиным жиром и контрактубексом рубцы рассосались сами по себе примерно через десять лет.
В больнице Сперанского мне провели в общей сложности тринадцать операций, на которые ушло почти четыре года. Лицо постепенно переставало быть чужим, я привыкала к нему. Шея, наконец-то, отклеилась от подбородка, и я могла позволить себе надевать более открытую одежду. Шрамы в области декольте казались незначительной мелочью по сравнению с тем, что было прежде.
Раньше я просила маму покупать мне вещи исключительно с закрытым горлом и даже летом старалась спрятать шею (которой, по сути, не было) под шарфиками. Ожоги на руках я прикрывала длинными рукавами, а шрамы на ногах — штанами. Кроме того, до девятого класса я носила длинную челку, прячась за волосами, словно за шторой. Постепенно, с каждой новой операцией, я открывала лицо все больше — время, проведенное в больнице, и общение с детьми из ожогового отделения помогли мне принять себя. Я избавилась от комплексов и предрассудков и начала одеваться так, как хотела.
Конечно, проблемы оставались. Например, у меня и по сей день деформировано левое ухо, практически отсутствует его мочка. Над глазом был большой рубец с левой стороны, его следы видны до сих пор. Около носа — огромный рубец толщиной с палец, потребовалось четыре операции, чтобы сделать его менее заметным. Половины левой брови не было — только сейчас она естественным образом начала восстанавливаться. Губы были деформированы очень сильно. Поначалу я не могла закрывать рот полностью. Врачи работали над этой областью, но долгие годы губы сохраняли неправильную форму, а рот оставался приоткрытым.
После всего, увиденного мной, после страшных историй из жизни моих ровесников я совершенно иначе стала относиться к косметическим дефектам своего лица. Я долго сомневалась, стоит ли рассказывать об этом, но в ходе работы над книгой поняла, что хочу быть откровенной с вами до конца. Раньше, лет в восемь-девять, я часто размышляла о том, что не желаю жить. Я не могла привыкнуть к лицу, я презирала его и часами обдумывала, как можно все это быстро прекратить. Останавливали меня только любовь и забота родных людей. Я видела, как искренне они поддерживали меня, любили и ценили. Я понимала, что мой уход доставил бы им огромные страдания. Именно любовь, за которую я им признательна, и удерживала меня от ужасного шага.