ленным к окну,
а почта никогда не приходила. За два квартала
отсюда, в Грубскисе,
было безумие. На Пасху Джорж играл на старом
тромбоне,
когда они повесили флаг. Дикие розы
напоминают тебе, что дороги остались невымощенны —
ми, а колдобины и выбоины —
в порядке вещей. Бедность была реальна: только бу —
мажник и дух;
и каждый день тянется медленно, как в церкви.
Ты помнишь
группу обшарпанных прихожан, стоящих в углу,
плачущих о своей вере,
обращаясь к звездам и неистовому Холи Роллерсу,
каждый год арендовавших амбар, чтобы петь там свои
страстные песни,
и тот амбар сгорел, как только ты вернулся с войны.
Зная, что люди, с которыми ты был тогда, – мертвы,
ты стараешься поверить, что эти дороги починят
и вымостят;
что соседи, которые появились, пока тебя не было,
симпатичные люди,
а их собаки накормлены. Тебе все еще нужно
помнить о дорожных выбоинах и папоротнике.
Ухоженные газоны напоминают тебе о поезде,
на котором твоя жена однажды уехала навсегда, в ка —
кой-то далекий пустой городишко
со странным названием, которое не вспомнить.
Время 6:23.
День: 9 октября. Год стерся в памяти.
Ты злишься на соседей за свою неудачу.
Потихоньку-помаленьку этот Грубскис испортил тебя
так, что уже не поправишь. Однако ты знаешь, что
должен снова играть,
и снова бледная госпожа Йенсен будет торчать в окне,
слушая
отвратительную музыку, разносящуюся над проезжа —
ющими машинами.
Ты очень их любил, и они остаются, в своей
безысходности,
без денег и без желания. Ты любил их, и скукой,
которая была их болезнью, ты расплачиваешься за
лишний кусок пищи,
оказавшись в каком-то неизвестном маленьком
городишке,
и хочешь подружиться со страстными любовницами,
чтобы почувствовать
себя желанным в том тайном клубе, членами которого