Огонь, воспламеняющий солому,
Добычу бьющий с лету ловчий сокол.
Папирус, случайно попавший в его руки в Берлине, разгорелся теперь, как огонь. Райт видывал немало папирусов; удивительно, почему именно этот так растрогал его, придал жизни новый смысл. Была ли это любовь? Да, несомненно она, если можно назвать любовью устремленность к некой великой целостности, желание добыть из глубин души отдельные частицы расколотого «я» и обрести себя в единении с другим. Это чувство упало на него, как сокол с неба. Может ли оно убить добычу, как сокол, можно ли с кем-то еще разделить распавшуюся судьбу?
Райт знал лишь одно: он уже не сможет забыть Нефрет, которая очаровала его еще в Берлине, когда он только предчувствовал ее, и наполнила всю его душу, когда надпись в усыпальнице развеяла все сомнения в ее существовании. Голос разума, не до конца утихший, издевательски нашептывал, что смешно говорить о любви к покойнице, жившей много веков назад. Но Райт чувствовал, как его властно подхватывает некая призрачная, полная видений волна. Он хотел уже отдаться течению, но вдруг перед ним возник строгий взгляд черных глаз. Нарисовалась фигура Стакена, будто сошедшая с папирусных свитков. Всплыло воспоминание о сожженной рукописи. Райт нервно схватил папирусы, положил их в шкатулку и прикрыл крышкой. Минуту спустя открыл вторую шкатулку, украшенную простой резьбой. Не заглядывая внутрь, нащупал металлическое зеркальце. Оно ничем не отличалось от десятка других, хранившихся в музейных собраниях. Зеркальце поблескивало — патина времени не лишила его первоначальной свежести — и казалось ценным: без сомнения, изделие была выполнено из золота и серебра. Ручкой служило искаженное подобие египетского бога Беса, так удивительно напоминавшего мексиканские барельефы; выше ручка переходила в неровный овал самого зеркала.
Райт поднес зеркало к глазам и… не увидел ничего. Поверхность блестела, но ничего не отражала. Даже электрическая лампа на столе не отбрасывала назад из зеркала свой свет. Зеркальная гладь была как бездна, уходившая в бесконечность — словно окно вечности. Райт, окаменев, в замешательстве продолжал держать зеркало в руке.
Вдруг в зеркале что-то проступило, как тень сквозь стекло. Нет, как луч в проеме на мгновение приотворенной двери. Снова и снова. Тени с каждым разом сгущались, темнели на зеркальной поверхности. Появилось чье-то лицо — прекрасное, измученное женское лицо. На щеках зажглись краски жизни, уста загорелись, зубы заблестели. Волосы чернее мрака ночи обрамляли это лицо — лицо прекраснейшей из женщин.