Лиза замолкает. Я тоже молчу, просто сижу, глядя поверх ее головы, глядя на падающий снег.
— Серж, ты должен понимать, в каком мире мы живем. Это ваш мир, мир мужчин. Это вы делаете из нас врагов. А я… я любила ее всем сердцем. Все, что случилось тем вечером, — вина мужчин. Таких, как Олли, как Миша и Саша. Не таких, как ты. И не таких, как Илай. Но таких, как они.
Ее дыхание заметно учащается.
— Я… меня никто не может винить в том, что случилось той ночью, Серж. Ты же не станешь винить ураган в том, что он сносит дом, стоящий на краю обрыва? Тут нет моей вины.
Она наливает еще выпить.
— Я задремала в квартире тех парней. Когда я проснулась, было где-то три утра, и я решила пойти домой. Помню, я шла по темным теплым улицам, мои шпильки отстукивали по мостовой, и я так надеялась, что все наладится, что все решится, что завтра будет новый день и она не вспомнит, как зла на меня была. Я подошла к дому по аллее. Квартира была пустой. С Ритой так бывало, она могла прийти домой на рассвете, поводов волноваться не было. Я разделась и набрала ванну. Я… я пошла в ванну только потому, что так любила делать Рита, у нее была теория, что перед сном нужно как следует отмокнуть. Если бы ты видел ее, какой перламутровой была ее кожа, ты бы тоже последовал ее советам. Она ввалилась в квартиру минут двадцать спустя, не одна. Я узнала голос Оливера. Тогда я решила, что они познакомились только тем вечером. Мне было стыдно, что я слушаю их, слушаю, как он приказывает ей повернуться спиной, произносит с этим своим акцентом, смакуя каждый слог, называет ее грязными словами. Я хотела дать им знать, что я там, что я… что они должны остановиться, но вместо этого я слушала, как он говорил с ней, а она отвечала, а потом не отвечала, как шурша соскользнуло на пол ее красное платье, как стонали пуговицы, едва пролезая в петли, как кто-то из них вздохнул, почти вскрикнул, а потом раздался звук тела, мертвым грузом падающего на кровать. Пару минут спустя послышался его голос. «У тебя другие волосы», — сказал он, и тогда я сразу поняла, что они были знакомы раньше. «Блондинок больше никто не воспринимает всерьез», — ответила она. Я помню, он спросил ее, так ли это, и Рита сказала ему, что даже он не принимает ее всерьез. А Олли ответил ей: «Неправда, я всегда воспринимаю всерьез голых женщин». Потом кто-то из них закурил, я почувствовала, как потянуло сигаретным дымом. А затем она сказал ему, что любит его, на выдохе, после длинной затяжки. А он, на вдохе, со смехом сказал ей не быть дурой. Рита продолжила говорить, о Барселоне и о новой жизни, и о том, куда они пойдут завтракать утром. Он пытался отшутиться, потом они замолчали, снова начали трахаться. Видимо, только так он и мог отвлечь ее от темы безответной любви. Поэтому бросил ее, едва успев вытащить из нее свой член. Я стояла, прислонив ухо к двери, но когда послышался звук босых ног по полу, я ринулась в ванную и залезла в воду, с головой. Он зашел всего на секунду и, увидев меня, смотрящую на него широко открытыми глазами из-под тяжелого одеяла мутной от мыла воды, он тут же свалил, ничего не сказав. Когда он вышел, Рита сразу же начала нести какую-то унизительную чушь, умолять его остаться. Он сказал, что ей надо выпить воды и проблеваться, потом ушел. Я слышала, как она всхлипывала в прихожей. Это был первый раз, когда она плакала при мне. И это было из-за него.