Одри чувствовала себя свободной. Она не планировала с порога сообщать матери о своих несчастьях. По правде говоря, она вообще ничего не планировала — не считая вступительных фраз, которые девушка, сидя в автомобиле и мысленно готовясь к разговору с матерью, бубнила себе под нос, словно пытаясь выучить их наизусть, и которые были совсем не похожи на то, что она в конце концов сказала. И зачем только она так старательно и долго репетировала? В жизни всегда все происходит совсем не так, как планируешь. Тем не менее, резко сбросив с себя этот тяжкий груз, Одри почувствовала огромное облегчение. С другой стороны, мать — уже в который раз! — очень ее удивила. Одри, конечно же, почувствовала благодарность за то, что Виолетта не засыпала ее упреками («Ты уволилась с работы? В самом деле уволилась? Как ты могла так поступить?..»). Одри прекрасно знала, что мать не станет расспрашивать ее о Джоне до тех пор, пока она сама не захочет более подробно рассказать о разрыве с ним. А вот работа — совсем другое дело. Одри прыгнула в никуда и до сих пор была не уверена, что поступила правильно, и не разобралась в причинах своего поступка. Главное же — она не знала, чем собирается заниматься дальше. Ее жизнь казалась ей головоломкой, которую невозможно разгадать. С чего следует начать? Может, что-то из утерянного еще можно вернуть? А зачем? Что, черт возьми, ей от жизни нужно? Где она сейчас находится? В каком направлении двигаться? В какую дверь ломиться? Эти вопросы словно повисли в воздухе, и Одри не находила на них ответа. Ей не хотелось чрезмерно мучить себя самоанализом, который, скорее всего, ни к чему не приведет. Прошлое изменить нельзя — можно лишь примириться с ним и извлечь из него уроки. Извлечь из него уроки… Эта фраза казалась Одри слишком заумной. Пустые слова, не имеющие никакого смысла. Впрочем, какой-то смысл в них, возможно, и есть, но, какие уроки ни извлекай, все равно опять наступишь на те же грабли. Не стоит забивать голову подобной чепухой, если ты все еще не смирился с тем, что произошло, и если тебе кажется, что твоя жизнь летит в тартарары — словно кто-то резко потянул со стола скатерть, на которой стоял хрустальный сервиз и прочая посуда. В этом случае не так-то просто не допустить, чтобы эта посуда не разбилась вдребезги, и ей, Одри, это не удалось, потому-то она сейчас и собирает кусочки разбитого хрусталя, стекла и фарфора.
Когда Джон ее бросил, Одри охватило отчаяние. Она осознала, что не способна удержать Джона рядом с собой, и почувствовала острую необходимость совершить решительные действия — так сказать, стукнуть с размаху кулаком по столу, с которого слетела посуда, чтобы снять с себя нервное напряжение, — и Одри не пришло в голову ничего другого, кроме как бросить все и поехать к матери. Она понимала, что это не что иное, как бегство, но ей в тот момент именно это и требовалось. Бегство. Одри всегда была импульсивной, подчинялась не столько уму, сколько сердцу, и руководствовалась своими порывами, интуицией, прихотями. Она жила романтическими мечтами, а не практическими соображениями. У нее время от времени появлялась та или иная блажь, и она стремглав устремлялась туда, куда ее эта блажь звала. В свои тридцать два года Одри продолжала вести себя так, словно была еще несмышленой девочкой или же сумасбродной юной девицей. Она даже себе казалась странной.