Отбрось пять преград духа, затуши в себе все дурное, независимый, нетревожимый, нежелающий, ты гряди одиноко, подобно носорогу!
Несолоно хлебавши я вернулся к белым стенам Ташилунга, надел коническую шапочку караульного и приготовился сызнова, с самого нуля, побеждать все пять преград духа, успевший отупеть и привыкнуть к лености у теософов.
Уже поверивший, что больше меня никогда не увидит и было обрадовавшийся тому, Ринпоче не мог отказать. Вдруг Тара разгневается? Пойди разбери, что божеству надобно? Мне было жаль старика, но, похоже, нашим путям на длительное время суждено было сойтись. Возможно даже, учиться друг у друга. Я не заметил, как возгордился у теософов, и уже ставил себя и Ринпоче на одну ступень. Мне казалось, блеск в его маленьких глазках выдавал недоумение, увы, не делающее ему честь, как воплощению вселенской мудрости и знаний.
Вернулся в царство жесткой дисциплины и покорного молчания. Но теперь мне сложно было быть послушным и прилежным учеником. И за стенами монастыря меня преследовал призрак лжи, обмана. В текстах — священных буддистских текстах — вдруг мне стали открываться удивительные вещи. Я стал видеть между строк то, о чем никогда не говорилось вслух. Так, в притчах о добродетелях и о презренном рассказано было о явлении божественных сущностей на землю, но кто они были — молчок. Или в рассказе о том, как с верою и терпеливостью победить страдания, внезапно Будда проявляет гнев, но никто никогда не обращал на это внимания.
Я бросился к Ринпоче с просьбой открыть мне смысл написанного.
— Вот гляди, мудрый наставник, — говорил я, — злой дух Алавака, придя к Совершенному, четыре раза просил его выйти из своего жилища, а потом требовал удалиться. Праведность и терпеливость велит Совершенному — и Совершенный неустанно твердит об этом, умножая тем самым количество своих учеников, — что нужно было входить и выходить из жилища, пока Алавака не устал бы произносить фразу: «Выйди, о странник!» и «Войди, о странник!» — и отвечать словами: «Пусть будет так, о друг!» — бесчисленное количество раз.
Ринпоче молчал, изучающе глядя на меня.
Тогда я продолжил:
— Далее Будда проявляет чувство самовлюбленности и похваляется своей силой. «Никого нет на свете, о друг, никого нет в мире Брахмы и Мары, ни среди живых существ, включая богов и людей, отшельников и брахманов, кто бы мог расколоть мое сердце или, взяв меня за пяту, перебросить на ту сторону Ганга…» — говорит он.
Я позволил себе слишком многое — позволил осуждать Совершенного.
И оказался в яме. Похожей на кувшин с узким отверстием, через которое доставляли еду. Это была обычная мера наказания, которой я придал ореол мистицизма. Мне казалось, я потребовал самой строгой кельи, чтобы сразиться с мрачной богиней Шридеви, я клялся убить ее и доказать монахам свое превосходство над ними. Меня тащили к темнице, а я несвязно орал и выбивался. Сейчас подобное вспоминается с горьким смехом.