Конечно, Ньют это заметил, и пара слегка поссорилась. Он сказал, что Мэси тревожится, потому что не доверяет компетенции и суждению его друзей, и это очень зря. А Мэси сказала, что налицо еще один пример того, как Ньют пренебрегает ее трудностями с адаптацией к жизни дальних.
– Ты родился здесь, ты другого и не знаешь, – сказала женщина. – Но мне приходится думать обо всем том, о чем не думаешь ты. Мне словно все время приходится вспоминать, как дышать, или заставлять сердце биться, потому что без этого я умру.
– Я знаю. Я всего лишь хочу помочь тебе преодолеть страхи.
– Вопрос не в «преодолении». И даже не в том, что мне, наверное, придется провести остаток жизни, прячась в туннеле или в крошечном шкафу вроде этого. – Мэси обвела рукой тесное жилое пространство «Слона». – Дело в генераторах воздуха, ионных щитах и всем прочем в том же духе, что защищает нас от холода, вакуума и радиации. Дело в постоянном знании о способности любой мелкой детали испортиться – и погубить нас всех. Если ты знаешь, что такое канат, то представь, каково всю жизнь ходить по канату над пропастью в сотню километров глубиной. Не то чтобы я постоянно думала про нее. Иногда я забываю про ее существование – иногда даже на несколько дней подряд. Тогда я могу спокойно осмотреться, насладиться зрелищем. Но потом легкое сомнение, дрожь – и вот она, пропасть прямо у ног. Поджидает, хочет проглотить.
Ньют серьезно и решительно глядел на нее, будто доктор, готовый произнести безжалостный диагноз, – ее странный длинноногий бледный любовник с угловатым тонким лицом и голубыми глазами, взлохмаченной буйно-черной шевелюрой.
– …Ты скучаешь по дому, – выговорил он наконец.
Мэси рассмеялась. Боже, до чего же он непонятливый!
Раньше столько говорили об этом. Дело в том, что Ньют – дитя культуры, верящей в то, что все рационально и поддается объяснению, проблемы решаются, у Мэси – кратковременный приступ паники, симптом чего-то еще, а это «еще» можно обнаружить и вылечить. Мэси обсуждала проблему и с другими дальними, пыталась объяснить, говорила, что даже когда ощущала странную дикую красоту пейзажей Миранды, поражающую и захватывающую разум и душу, – все равно страх не уходил далеко. Однажды Мэси вскарабкалась на упавшую скалу и оказалась на самом верху огромной лестницы террас, грубо и резко вычерченных в отвесном десятикилометровом склоне над мерзлой равниной, плоской и ровной, будто замерзшее море, уходящее за горизонт, где в черном небе висел Уран, округлый и голубой, как Земля. Но и тогда охвативший душу благоговейный восторг рассыпался пылью в момент, когда щелкнул клапан и чуть изменился звук обдувавшего лицо вентилятора. Мэси сразу вспоминала о том, что она в скафандре, и если бы не он, смерть пришла бы меньше чем за минуту в жуткой гонке между удушением и замерзанием.