Азеф постучал в дверь условным, известным ему заранее стуком, и она почти сейчас же бесшумно растворилась. В глубине тускло освещенной прихожей стоял невысокий человек в наглухо застегнутом темном сюртуке. Белоснежный стоячий воротничок плотно охватывал его шею, подпираемый темным в светлый горошек галстуком. Высокий интеллигентский лоб подчеркивался гладко зачесанными назад волосами. Небольшая каштановая бородка, аккуратные усы, со свисающими над уголками рта заостренными кончиками, дымчатые очки, оседлавшие прямой, правильной формы нос... Именно таким увидел впервые Сергея Васильевича Зубатова Евно Азеф, увидел и сразу подумал: а ведь это он, именно он, тот неизвестный друг и благожелатель, который вел с ним переписку последние два года и к которому Департамент полиции настоятельно посоветовал явиться в первые же дни пребывания в Москве.
— Господин Раскин? Евгений Филиппович?
Голос Зубатова был мягок и бархатист и звучал скорее утвердительно, чем вопросительно:
— Проходите же... Я вас жду...
Он протянул гостю небольшую холеную руку и сразу же отдернул ее, когда понял, что Азеф собирается пожать ее, еще не войдя в прихожую.
— Нет, только не так, не через порог, уважаемый Ев-гений Филиппович. Не будем ссориться, хотя бы с самого начала...
А когда Азеф поспешно переступил порог и они обменялись вежливыми рукопожатиями, приятно улыбнулся, показав красивые белоснежные зубы. Затем отступил к оклеенной дешевенькими обоями стене, пропуская гостя мимо себя в глубь квартиры:
— Так проходите же, проходите... Добро пожаловать в первопрестольную, в нашу матушку-Москву...
Тяжело ступая и стараясь не задевать широкими, массивными плечами стены узкого коридорчика, который вел к двери в гостиную, Азеф последовал приглашению Зубатова. И тут же отметил про себя: а квартирка-то дешевенькая... Видать, прижимист господин начальник московской охранки. Мог бы конспиративку держать и поприличнее, соответственно положению.
Квартира действительно была из недорогих. И хотя в гостиной было все, что для нее полагалось: стол, буфет с посудой, диван и мягкие кресла, тюль и гардины на широком, давно не мытом окне, пара пейзажей на унылых стенах, — все здесь казалось каким-то бутафорским, как на сцене прогорающего провинциального театра. Не спасал положения и большой плюшевый медведь, брошенный на диван так, как будто им только что играл живущий здесь ребенок, а дорогая, инкрустированная перламутром шахматная доска на подоконнике казалась здесь чужой, случайно попавшей сюда из совсем иного, живущего совсем иной жизнью далекого мира.