— А сами чего ж не поедете? Эмигрировали бы, пока возможность есть, таких, как вы, там сейчас много...
— В том-то и дело, что много их именно там, — печально вздохнул Аргунов. — А здесь — раз-два и обчелся. Нет, лучше уж я здесь, пока возможно, поработаю, а там — как судьба решит. А вы — езжайте и на помощь нам соглашайтесь, я ведь вижу — человек вы прямой и честный, благородный вы человек...
...Зубатов от всей души смеялся, представляя по рассказу Азефа встречу конспираторов в Сандунах.
— Так, в чем мать родила, и беседовали? — веселился он. — Сатрапов царских шельмовали? Чаяния народные воспевали?
— И не шельмовали, и не воспевали, — обиженно бурчал Азеф. — Чего там воспоешь в простыне, как в саван завернутый, да тут еще и наш филер крутится, чуть не под простыню к тебе лезет, прокламации вдруг мы там прячем...
— И все же, значит, голыми? — продолжал потешаться Зубатов. — Да это же в историю революции должно войти, и в историю сыска, конечно. Конспираторы в Сандунах, ох, насмешили вы меня, братцы революционеры, ох, насмешили!
И, слушая его, Азеф вдруг опять почувствовал, как ярость поднимается, ползет изнутри, из груди по шее — к затылку, как сжимаются его тяжелые кулаки, и опять сердце заполняется черной ненавистью к этому самоуверенному барину, использующему его в качестве инструмента для грязной работы, а потом, после использования, готового выбросить за дальнейшей ненадобностью. О, с какой радостью вцепился бы он сейчас в это барское горло и с хрустом раздавил бы своими могучими ручищами. Но нет, не для этого он, Азеф, столько лет выкарабкивался из грязи, из нищеты, из низов, не для того, чтобы сорваться с горы, когда вершина почти рядом. Он скрежетнул зубами, изо всех сил подавляя душащую его ярость.
Чуткий к смене чужих настроений, Зубатов сразу стал серьезным:
— Ну, ну, не обижайтесь, Евгений Филиппович, и с завтрашнего дня общайтесь с Аргуновым хоть в Зимнем дворце. Сегодня я распорядился снять с него наблюдение. Пусть успокоится, отдохнет, арестовать мы его можем в любой момент. И материала у нас уже вполне хватает, чтобы отправить его если не во «глубину сибирских руд», то по крайней мере на поселение лет этак на десять. А пока не спеша позволяйте себя уговорить на участие в его делах. Отступайте медленно, сомневайтесь... Мы же пока по другим связям его посильнее припугнем — мол, готовим еще одну волну арестов. Увидите, как он тогда в отношении вас сразу активизируется...
Да, — словно вспомнив что-то очень важное, Сер-гей Васильевич вдруг звонко шлепнул себя ладонью но высокому лбу, и глаза его радостно заискрились: — Мне бы с самого главного начать, а я... Память, Евгений Филиппович, память подводить стала... С хорошей вас новостью, голубчик... От всего сердца.