В томительные дни ареста было много разговоров, очень откровенных, потому что, возможно, нам представлялся последний шанс высказать свои убеждения.
- Проболтали, промитинговали! - возмущался поручик Юсов, глядя дикими, воспаленными глазами. - Большевики нас перережут как кур, а Россию немцам продадут!
- Ну, вы уж скажете! - пытался урезонить его капитан Боровский. Просто пришло время и для России. Вспомните Францию!
- Какое время? Какая Франция? - бушевал Юсов. - Вас да вашего тестя-миллионщика первыми на гильотину большевики и пошлют. Вспомните Францию!
- Поручик, вы забываетесь! - крикнул Боровский.
- Господа! - раздался из темноты испуганный голос Калманова. - Вы бы хоть на французский перешли, ведь это хамье за дверью все слышит и ржет...
- Вы правы! - согласился Юсов, продолжая по-французски и почему-то шепотом. - Полковник Дутов уже борется с большевиками, он поднял казачество и взял Оренбург, Челябинск, Троицк... С казачьей Вандеей Советам не справиться! Если нам удастся отсюда выбраться, нужно подаваться к Александру Ильичу: будущее за ним!
- Сомневаюсь! - возразил Боровский.
- Так вы к большевикам собираетесь на службу?
- Никуда я не собираюсь. Я хочу спокойно дожить: у меня в Перми особняк, прекрасная жена и дочь. Я просто хочу жить, господа, а крови я видел с 1914 года досыта.
- Ах, у вас особняк? Великолепно. Его обобществят, вместе с женой и дочерью. А может быть, уже обобществили.
Если бы я не бросился между ними, была бы драка. Не дуэль, а самая обыкновенная потасовка с выбитыми зубами, с руганью и хрипом. Впрочем, дело не во мне - меня тут же отшвырнули в сторону, но неожиданно заскрипели запоры, и в казарму спокойно, словно не замечая упиравшегося в спину штыка, вошел Иван Степанович Павлищев. Позже он рассказал, что был контужен и лечился в Челябинске.
- Здравствуйте, господа! - отчеканил подполковник. - Хорошее пополнение генералу Духонину! Прекрасное пополнение...
Оказалось, Павлищев повторил шутку, которая ходила среди большевиков с тех пор, как Духонина убила толпа разъяренных солдат. Другими словами, нужно было готовиться к худшему. Но каково же было наше изумление, когда нас начал по одному вызывать к себе кряжистый комиссар и предлагать свободу под честное слово. Мы должны были пообещать, что не будем воевать с Советами. Все согласились и на следующий день очутились на свободе.
Обросший, в помятой шинели со споротыми погонами, я стоял и щурился на солнечный зимний день. Мимо невоенным шагом шли какие-то рабочие с винтовками, проходили неизвестно откуда взявшиеся на Урале моряки. На перекрестках было расклеено обращение большевиков к трудящимся всех стран. Из газет я выяснил, что в Брест-Литовске начались переговоры с немцами и что ждать от них ничего, кроме позорного мира, не приходится. Узнал я и об отмене воинской повинности - армия рушилась, войска демобилизовались. Поговаривали, что большевики собираются открыть границу немцам и кое-где уже действуют немецкие офицеры. Например, потомок знаменитого фельдмаршала - Блюхер.