Шоршик отогревал меня своим тельцем, а я, поглаживая его бархатистую шерстку, смотрел на девочку, разглядев-таки, что у нее совершенно белое лицо и такие же белые – без зрачка – глаза. Мне стало страшновато.
Как это бывает с кошками – если им надоело сидеть, они спрыгивают и уходят, одаривая лаской кого-то другого, – людей много, а кошек мало, и им надо успеть осчастливить всех. Так и Шоршик, спрыгнув с моих рук, подбежал к девчушке и принялся тереться о ее ноги. Ему было все равно, какие у нее зрачки и лицо.
Мертвая девочка опустилась на колени, начала поглаживать Шоршика, теребить ушки, хватать за лапы. А потом я услышал негромкий смех, словно бы вдалеке прозвенел колокольчик, и… оба пропали – и девочка, и кот…
Я проснулся оттого, что в лицо било солнце. Дверь в дом была открыта, на пороге стоял Зарко и широко зевал.
Утром все ночные страхи уходят, и старый дом, проросший желтым лишайником, уже не казался таким жутким, как вчера.
– День сегодня хороший будет, – сказал цыган, увидев, что я проснулся. Отвечая на мой невысказанный вопрос, сообщил: – Я лошадей пастись отпустил.
– Правильно сделал, – вяло кивнул я, подтаскивая себе под голову стремя.
– Ты чего квелый? – спросил цыган. – Снилось чего? – Не дожидаясь ответа, крикнул: – Папуша, дочка, вставай да жрать давай!
Цыганка приподняла всклокоченную со сна голову и что-то буркнула.
– Давай еще поспим, – предложил я. – Лес сырой, куда спешить?
– Так пока костер, то да се, он и просохнет. А если спать до обеда, опоздать можно. Мы же сегодня вернуться хотели. Папуша, будешь вставать?!
– Встаю, – покорно пробормотала любящая внучка. Привстав на локте, Папуша вдруг хохотнула: – Артаке, а у тебя ежик седой!
– Да? – равнодушно отозвался я, погладив голову, проросшую жесткими короткими волосами. Я уже и не помню, какие у меня волосы были. – Побриться бы надо.
– А зачем? – удивилась Папуша. – Я поначалу думала, что ты лысый, а ты, оказывается, бритый. Зачем ты голову бреешь?
– Чтобы волосы не расчесывать, – отшутился я. – Встал поутру, на ладонь поплевал – и готово.
– Нет, Артаке, – критически осмотрела мою голову девушка и даже провела по ней ладонью. – Вчера у тебя ежик другой был – русый, а нынче седой.
– Поседеешь тут, – вздохнул я.
– Сон плохой снился? – понимающе спросила цыганка. – Я же говорю – худой это дом.
– Дом не худой, – отозвался Зарко. Похлопал рукой по стене, обвел взглядом скудное убранство. – Старый дом, очень старый… Но крепкий.
– Крепкий… – фыркнула Папуша. – Я вчера думала – что-то не так. Сейчас поняла, почему дом худой – на чьих-то костях стоит. Если дом на костях – он не развалится.