Мой лучший Новый год (Матвеева, Муравьева) - страница 94

Выйдя на балкон, я закурил. С балкона была видна главная площадь. Площадь наводнили люди, громко играла музыка, на деревянной сцене ведущий кричал нечто нечленораздельное. И в толпе я увидел свою тетку, которая еще днем ушла срывать объявления. Она помахала мне рукой и пропала.

На балкон пришла Света, она попросила у меня сигарету. Я дал ей сигарету и хотел было подкурить, но вместо этого поцеловал ее в губы. Она ответила на мой поцелуй и прильнула ко мне грудью. Как и много лет назад, ее груди были упругими, желанными. Наши горячие языки переплелись.

После долгого поцелуя я спросил ее:

– У тебя кто-нибудь есть?

Она ответила:

– Да так, ничего серьезного. Год замужем провела. Не понравилось. Мы разбежались. Может, со мной что-то не так?

Я снова поцеловал ее.

Она спросила:

– А у тебя на личном фронте как дела?

– У меня никого нет, – соврал я.

– Почему? – спросила она.

– Потому что я всю жизнь только тебя любил.

– Это правда? – спросила она.

И вместо ответа я опять ее поцеловал.

Гости расходились, Виктор Маркович улегся спать, а тетя мыла посуду на кухне и поздравляла кого-то по телефону.

Света взяла меня за руку и повела в ванную.

Мы закрылись в ванной и долго смотрели друг на друга безо всяких там чертовых слов.

– Можно на них взглянуть? – спросил я Свету.

Она стянула свитер, сняла лифчик и показала мне самые прекрасные груди на земле.

В этот момент на мобильный позвонила Лена.

Она сказала:

– С Новым годом, любимый!

Я ответил:

– К черту Новый год. Вся жизнь моя – обман. Я тебя больше не люблю и никогда не любил.

Ирина Муравьева

Напряжение счастья

Зима была снежная, вся в синем блеске, и пахла пронзительно хвоей. У елочных базаров стояли длинные очереди, и праздничность чувствовалась даже внутри того холода, которым дышали румяные люди. Они растирали ладонями щеки, стучали ногами. Младенцы в глубоких, тяжелых колясках сопели так сладко, что даже от мысли, что этим младенцам тепло на морозе, замерзшим родителям было отрадно.

Я была очень молода, очень доверчива и училась на первом курсе. Уже наступили каникулы, и восторг, переполнявший меня каждое божие утро, когда я раскрывала глаза и видела в ослепшей от света форточке кусок несказанно далекого неба, запомнился мне потому, что больше ни разу – за всю мою жизнь – он не повторился. Минуты текли, как по соснам смола, но времени не было, время стояло, а вот когда время бежит – тогда грустно.

Ничто не тревожило, все веселило. Новогоднее платье было куплено на Неглинке, в большой, очень темной уборной, куда нужно было спуститься по скользкой ото льда лесенке, и там, в полутьме, где обычно дремала, согнувшись на стуле, лохматая ведьма, а рядом, в ведре, кисли ржавые тряпки, – о, там жизнь кипела! Простому человеку было не понять, отчего, с диким шумом Ниагарского водопада покинув кабинку, где пахло прокисшей клубникой и хлоркой, распаренные женщины не торопятся обратно к свету, а бродят во тьме, словно души умерших, и красят свои вороватые губы, и курят, и медлят, а ведьма со щеткой, проснувшись, шипит, как змея, но не гонит… Прижавшись бедром к незастегнутым сумкам, они стерегли свою новую жертву, читали сердца без очков и биноклей.