, возвращающихся домой с заходом солнца. И не одна она меня предала. Увы, мир, на который я вчера еще возлагал надежды, выпал из моих рук. Люди, которых я знал, люди, строившие новые миры, превратились в смутные образы моих воспоминаний; семена, которые мы вместе сеяли с такой верой, надеждой, орошая их слезами и кровью, — где они теперь? Я спрашиваю себя: где теперь та новая сила, где та новая сила, благодаря которой эти семена прорастут и принесут цветы?
Тогда я думал, что в этих словах звучит отчаяние, и спрашивал себя: быть может, именно отчаяние — ведь молодые люди переживают все с такой остротой — заставило его обратиться ко мне за… за чем, однако? Или же за его словами скрывалась надежда, ради которой он исходил Кению вдоль и поперек, от Момбасы до Кисуму, и затем пришел в Илморог, в поисках… чего… чего же? Но что бы это ни было, оно привело его в Илморог, ко мне, к Абдулле, к Вандже и к этой загадке: истина и красота — иллюзия? Мы все искатели, мы все ищем крохотный закуток в мире божьем, чтобы укрыться на время от предательских ветров, дождей и засух. Я хотел, чтобы он увидел именно это: силу, которую он ищет, можно обрести лишь в крови агнца.
Вероятно, вы подумаете, что Карега решил довериться мне из-за того, что нас с ним что-то связывало в прошлом. Я говорю так неопределенно, потому что еще долгое время после нашей встречи в Илмороге считал, что пути наши только однажды пересеклись на той ничейной земле, которая соединяет на какой-то срок учителя и ученика. Но я забыл даже это в тот день, когда он явился в мое илморогское убежище, которое лишь незадолго до того обнаружила еще одна пришелица — Ванджа. С удивлением я спрашивал себя: кто он, этот человек у ворот?
Я только что вернулся из Руваини. Я не задержался там, так как все время помнил о приглашении Ванджи. Мне так хотелось проводить ее домой, в ее хижину… мы вдвоем, одни, в темноте. В глубине души меня страшила ее власть, то, как она сделала меня своим пленником, небрежно бросив: «Принеси мне фунт риса с длинными зернышками», и как все во мне было готово ей повиноваться. Я обежал все магазины Руваини. Я купил именно тот сорт риса. Все было готово к сегодняшнему празднику. Но кто он, этот незнакомец?
— Здравствуйте, — сказал я как ни в чем не бывало, слезая со своего скрипучего велосипеда и прислоняя его к выкрашенной белой краской стене.
— Вы меня, может быть, не помните… — заговорил он, поздоровавшись.
Я жестом велел ему замолчать: у нас еще будет время поговорить. Даже тогда, на той стадии наших отношений, что-то в нем меня раздражало: его нарочитое самообладание или, может быть, скорее, его рвение, пыл? Он помог мне отнести в дом две коробки мела и стопку учебников, а я взял пакет риса, купленного для Ванджи. Моя гостиная, как и весь дом, была почти без мебели: деревянная лавка, стол с широкими щелями, два складных стула и прибитая к стене полка со старыми номерами журналов «Фламинго», «Барабан», «Африканское кино» и школьными изданиями книг «И пришло разрушение»