Я молча продолжал стоять, внимательно слушая его монолог, который как бы вырывался в виде слов из его изболевшейся души и приобретал очертания реальных вещей, которые стояли перед ним, и он ощущал их не только морально, но и физически. Затянувшись новой порцией дыма от папиросы, он медленно продолжил.
– Затем я взял свиток и замер, ощущая непонятную тяжесть от этого казалось бы, легкого предмета. Но эта тяжесть не была физической, хотя она и давала о себе знать, эта тяжесть была какой-то другой, и даже не тяжесть неизвестного, а тяжесть, я бы сказал, ответственности, о которой говорил в своем письме отец. Вы ведь, очевидно, слышали о предсказании Великого святого земли русской Преподобного Серафима Саровского по поводу нашей династии – династии Романовых? Я ознакомился с ним, и хотя оно вызвало у меня тревогу, я никому об этом ничего не сказал. Мы отслужили благодарственный молебен ему, и я надеялся, что с Божьей помощью все образуется. И если это было известно по слухам определенному кругу людей во дворце, то это новое послание как бы выплыло из далекого прошлого и требовало меня все сильнее и сильнее. В конце концов решившись, я взломал печати и развернул свиток. Передо мною оказался текст, написанный уже поблекшими чернилами, гусиным пером, на старославянском языке. Прочитав его, я медленно опустился в кресло и почувствовал, как кровь отхлынула от моего лица, которое покрывалось каплями пота, а руки и ноги похолодели. Несколько минут я просидел в оцепенении, не в состоянии шевельнуться, и только сердце гулко билось в груди так, словно я бежал целый день от своры диких собак. Я понял то, о чем предупреждал меня отец, очевидно, знавший эту страшную тайну уже давно. Теперь мне понятно стало и его отношение ко мне и поведение маман, когда она бросала тревожные взгляды на меня в моем, теперь таком далеком детстве.
Он опять замолчал, уставившись в окно, за которым плыла огромная луна, местами приобретавшая багровый оттенок и пробивавшаяся внутрь комнаты своим светом, покрывая то пространство, где находился царь, тонкой багряно-лунной дорожкой, озаряя сидевшую в углу Алекс с детьми, в страхе прижавшимися друг к другу. Не выдержав этой внезапно открывшейся картины, я подошел к окну и резко задернул штору. Царь вздрогнул и недоуменно посмотрел на меня.
– Вдруг нас увидят с улицы часовые и прибегут сюда, − пояснил я в ответ на его недоуменное выражение лица.
Он кивнул головой и медленно затушил папиросу. Я ждал, когда Николай II заговорит, но он молчал, затем неспеша опустился в кресло и стал постукивать провой рукой по крышке письменного стола, продолжая мыслями оставаться где-то далеко, в том времени, о котором он только что говорил. Я сделал еще один шаг к столу, пытаясь поймать его задумчивый взгляд, когда он вдруг, словно очнувшись, поднял голову и посмотрел на меня. Затем медленно произнес: