В первый раз, как видно, царю донесли ясно, в чем заключалось это отречение. Раньше же сказанное им в Успенском соборе объясняли как общее отречение от патриаршества, а тут выходило, что он говорит лишь о московской кафедре.
Царь увидел, что бояре ввели его в трущобу, из которой выпутаться было нелегко.
Тут случилось новое обстоятельство: в Вербное воскресение должно было совершиться хождение на осляти патриарха, во образ въезда Христа в Иерусалим, и поэтому царь разрешил этот въезд блюстителю патриашего престола. Но на это, в резких выражениях, воспоследовал протест патриарха: так как, по его мнению, церемонию эту мог совершать лишь патриарх; а если царь желает избрать нового, то он ничего не имеет против этого, и кого благодать изберет на великое архиерейство, того он благословит и передаст через рукоположение божественную благодать, как сам ее принял.
Протест произвел сильное впечатление в Москве; правительство поняло, что Никон и не думает отказываться от патриаршества и, отказавшись лишь от московской кафедры, предоставляет себе право рукоположить в патриархи Московские, кого изберет собор.
Но какую же роль будет он играть тогда в государстве? А между тем правительство желало, чтобы он перестал вмешиваться в дела церковные.
Дьяк Алмаз, его старинный враг и друг Стрешнева, вызвался в Боярской думе ехать к нему с думным дворянином Елизаровым.
Елизаров, приехав к нему 1 апреля 1659 года с Алмазом, начал ему выговаривать:
– Ты-де, патриарх, отказался от московского патриаршества, и поэтому писать тебе о Крутицком митрополите не довелось, так как он действовал по царскому указу.
Никон, объявив причины своего протеста, присовокупил:
– Престол святительский оставил я по своей воле, никем не гоним, имени патриаршеского я не отрицал, только не хочу называться московским; о возвращении же на прежний престол и в мыслях у меня нет.
– А царь приказал, – прервал его Елизаров, – вперед о таких делах к нему, великому государю, не писать – так как ты-де патриаршество оставил.
– В прежних давних летах, – обиделся Никон резкостью тона, – благочестивым царям греческим об исправлении духовных дел и пустынники возвещали, я своею волею оставил паству, а попечение об истине не оставил и вперед об исправлении духовных дел молчать не стану.
– При прежних греческих царях, – еще резче произнес царский посол, – процветали ереси, и те ереси пустынники обличали, а теперь никаких ересей нет, и тебе обличать некого.
– Если митрополит, – сказал кротко Никон, – действовал по указу великого государя, то я великого государя прощаю и благословение ему даю.