— Это я, мама, — сказал Альфред. — Как дела?
— Блестяще, — ответила она. Ее цинизм ничто не могло сломить, и тон остался тем же — жестким и холодным, хотя голос уже ослаб. Поле зрения сильно сузилось, а головой она двигала с трудом, поэтому ей пришлось повернуться всем телом, наблюдая за тем, как он прошел через комнату и раздвинул темные шторы. Дневной свет заполнил комнату, и в его лучах стала видна пыль, туманом повисшая в воздухе.
— На улице светит солнце, — сказал он.
— А мне все равно, — ответила она и прикрыла глаза от света.
Альфред выключил люстру и открыл окна, потому что в комнате стояла вонь, как в сыром погребе с загнившей картошкой.
Эдит моментально начала дрожать и еще глубже забилась в кресло. Он взял с дивана плотное одеяло и укутал ее. Эдит позволила сделать это без всяких комментариев, лишь смотрела на него тусклыми глазами, давно уже потерявшими прежний блеск.
Потом он пошел в кухню. Мать ничего не ела, наверное, уже целую вечность — остатки еды на столе и даже те, что он нашел в холодильнике, были очень давними и покрытыми плесенью. Под раковиной он нашел пластиковый кулек, сгреб туда объедки и вышел на улицу, чтобы их выбросить.
Он с трудом открыл тяжелую трухлявую дверь сарая, чуть его не придавившую. Единственная еще живая свинья, худая, как и его мать, апатично лежала на земле. Он взял нож и перерезал ей глотку. Свинья лишь жалобно взвизгнула, когда он оборвал ее одинокое жалкое существование.
На огороде собирать было нечего. Даже у яблони, с которой он когда-то в детстве упал, была какая-то странная болезнь: все яблоки были сморщенными и покрытыми черной паршой.
— Тебе нужно в дом престарелых, — сказал он матери. — Ты сама уже не справишься.
— Ничего мне не нужно, — ответила она.
— Но ты же тут одна, ты умрешь с голоду! Ты даже не встаешь и не ходишь в кухню за едой!
— Ну и что?
— Я же не могу бросить тебя подыхать здесь!
На какой-то миг глаза Эдит снова ожили и злобно заблестели.
— Если здесь появится дьявол, чтобы забрать меня, значит, так и надо. Не лезь не в свое дело!
Альфред удивился тому, сколько еще сил осталось в этой истощенной маленькой женщине.
— Ты уморила голодом собаку. И свинью.
Она пожала плечами.
— Ты даже не давала ему воды, бедняге!
— Сначала он лаял целыми днями. А потом затих. Значит, тихо и мирно уснул.
Альфред не стал говорить ничего больше, потому что видел, насколько мать истощена. Наверное, она уже несколько лет ни с кем не разговаривала. Он увидел, что ее голова свесилась на плечо, рот открылся, и она начала тихонько похрапывать.