Картины в его голове становились все четче, и он невольно улыбнулся. Им никогда не поймать его! Никогда! Потому что ни один из них ему и в подметки не годится. Полицейские были честными, порядочными, законопослушными обывателями, ни один из них не обладал интеллектом выше среднего уровня Таким, какой был у него, Альфреда. Никто из них даже представить себе не мог, что происходило у него в голове, когда он убивал Беньямина Вагнера и Даниэля Долля. А поскольку они не понимают его, то никогда и не найдут.
Альфреда все больше и больше охватывала эйфория. У него не было ни малейшего желания читать эту идиотскую статью про беспомощную полицию. Вместо этого он раскрыл единственную книгу, которая у него была и отрывки из которой он знал практически наизусть. «Преступление и наказание» Достоевского.
Он сидел на койке по-турецки, поджав ноги, и старался держать спину прямо. Раскрытая книга лежала перед ним, руки были свободными, и время от времени он отпивал глоток теплого чая. Каждый раз, отставляя чашку, он скрещивал руки на коленях.
Альфред читал медленно, впитывая каждое слово:
«Ну, а действительно-то гениальные, вот те-то, которым резать-то право дано, те так уж и должны не страдать совсем, даже за кровь пролитую?»
«Нет, нет, — подумал он и на миг закрыл глаза, — нет, я страдаю».
И прочел дальше: «Страдания и боль всегда обязательны для широкого сознания и глубокого сердца. Истинно великие люди, мне кажется, должны ощущать на свете великую грусть».
«Так оно и есть, — подумал он, — именно так».
Он любил эту книгу — это были его мысли. Они были настолько близки ему, что часто казалось, будто он сам перенес их на бумагу. Достоевский и он — по мыслям они были братьями и все больше сливались друг с другом.
Он не имел ничего общего с миром там, снаружи вагончика. Этот мир давил на него, потому что постоянно вынуждал к каким-то вещам. Он был вынужден платить, улыбаться, быть вежливым. Предъявлять паспорт и давать ответы. Он вынужден был терпеть, когда ему желали доброго утра, заговаривали с ним и вовлекали в разговор. Он был вынужден соблюдать законы, правила проживания в доме и правила дорожного движения, он был вынужден звонить по телефону и писать письма, уведомлять, отказывать, договариваться. Все это было ему противно. Он хотел лишь одного: жить и полностью отдаваться своим мыслям, которые считал уникальными и которые его восхищали. Когда-нибудь он запишет их и тем самым воздвигнет себе памятник, чтобы его идеи не были преданы забвению.
Даниэль и Беньямин… Они были его творениями. Он принимал решение об их жизни и смерти, о том, когда и каким образом они будут умирать. Он принадлежал к избранным, которые имели право судить других. И это знание окрыляло его. Его существование имело смысл, было оправданным. Беньямин и Даниэль были его созданиями — Альфред был их богом.