– Слушаю, Федор Логвинович, – ответил тот. – А проверять билеты сами будете?
– Нет, проверь их ты, а я позаймусь! Иди, отправляй, третий звонок!
Гребнев рванулся вперед, и по всей платформе задребезжал его переливчатый свисток. Машинист ответил ему с паровоза и по второму свистку двинул поезд вперед.
Гребнев пошел в старой конструкции, низенький и грязноватый вагон с открытыми площадками. Там было только двое пассажиров. Один, согнувшись в три погибели, лежал ничком на коротенькой лавке, другой – низкорослый, с длинной бородой, одетый в полукрестьянское платье, стоял у противоположного окна.
– Ваш билет? – наклонился Гребнев к лежавшему пассажиру.
– А у меня билеты, – повернулся к нему пассажир, стоявший у окна. – Не трожь его, на! – и он подал Гребневу два билета.
– Товарищи? – спросил кондуктор.
– Выходит, мил человек, что так.
– То-то с Любани и до Ушаков оба… – простриг Гребнев билеты. – Ишь, как напровожался-то, – кивнул он на лежавшего. – Совсем намок.
– Есть малость, – последовал ответ.
– Чего там малость, когда не добудишься. Верно, у Егорушкина в гостинице угощались? – задал он вопрос и шагнул дальше. – У Егорушкина хорошо! Фу-фу-фу, – вдруг остановился он и сильно потянул носом воздух, – пахнет тут чем-то таким…
– Чем?
– Лекарством каким-то.
Легкий, едва уловимый аромат какого-то вещества действительно чувствовался в вагоне.
– Лекарством? Так это от него попахивает, – указал бородатый на лежащего.
– От него?
– Ревматизм у него… так натирается. Нешто чувствительно?
– Не-то чтобы очень, а заметно.
– А это ты со свежего воздуха пришел, а нашему брату хоть бы что, принюхались.
– И-то бывает, – согласился Гребнев и, успокоившись, пошел дальше.
Когда он, покончив с обходом поезда, возвратился в вагон, бородатый пассажир тормошил своего товарища, но тот продолжал крепко спать.
– Чего ты? – остановился около них Гребнев. – Пусть бы пока себе спал.
– Нехорошо так-то, – ответил бородатый, – чего, как колода, лежит? На воздух его – живо прочухался бы.
– Это ты на площадку, что ли, задумал? И думать не моги! Свалится еще.
– Зачем валиться? Я не допущу.
– Сам-то ты чуть потрезвее его!.. Слышь, на площадку не смей выходить! Вагон старый, площадка открытая, долго ли до греха? Увижу если, скажу старшему, чтобы на первой платформе ссадил.
– Ну, ну, ладно!..
Гребнев ушел и, явившись к Исполатову, объявил:
– С Любани трое.
– Как трое? – возразил тот. – Четверо должно быть. У меня так в ведомости отмечено.
– Весь поезд обошел, – сказал Гребнев, – трое только… Разве еще раз пройти?
– Брось! Все равно никуда не денутся, а после Ушаков я сам обойду. Садись-ка! Займемся подсчетом.