С тылового фасада замок даже не охранялся, К чему? Ведь русские солдаты не летают по воздуху. Падая вниз, стена переходила в совершенно отвесную скалу, по крайней мере метров на двадцать пять. А дальше гора тянулась уже полого, и подошва ее постепенно переходила в дубовую рощу.
Загорский получил деньги, то есть они пришли на его имя, оставаясь у лейтенанта Каллаши. Твердо задумав побег и зная, что добром ничего не добьешься и не получишь, Загорский переменил тактику своей горделивой замкнутости. Надо подъехать к своему тюремщику. И он «подъехал», сказав однажды лейтенанту с красным от вина лицом и съедающими кустами бак на полных, трясущихся щеках:
– Господин лейтенант, я много думал о своем одиночестве. Мне надоело быть Дон-Кихотом. Я чувствую, что не в силах бороться. Хотелось бы променять этот режим на что-нибудь лучшее. Я знаю, и это знают в ваших штабах, что своими сведениями принести могу много пользы. Вы меня понимаете?
– Отлично понимаю, наконец-то взялись за ум! Что ж, хотите, я доложу по начальству.
– Повремените, господин лейтенант. Дайте обдумать все и уже окончательно решиться. А пока мне хотелось бы привести себя в человеческий вид. Купить костюм, ведь на мне же рубище, и обзавестись бельем. Я сплю на голом матраце. Нельзя ли купить пару простынь и какое-нибудь одеяло.
– Можно. В виде особого исключения… Только имейте в виду: этот комфорт проглотит все ваши восемьдесят крон.
– Пусть, я ничего не имею против.
У Загорского – чистая свежая рубаха и купленный в магазине готового платья пиджачный костюм. А самое главное – две домотканые простыни с грубым арестантским одеялом в придачу.
Он вздохнул свободней. Побег уже не казался такой неосуществимой мечтою. По ночам он, стоя на кольцах терпеливо целыми часами, отдыхая и вновь принимаясь, расшатывал прутья. Гнезда становились шире и просторнее, податливей, через неделю железные стержни едва-едва держались. Вынуть их – дело двух-трех минут.
В первую дождливую ночь он решил бежать. Днем притворился больным. Одному из своих тюремщиков, старому гонведу, который принес ему обед, жаловался знаками на ломоту во всем теле, не вставая с матраца. Это успокоило стража. Ночью будет слабее надзор. Хотя и так по ночам его никто не беспокоил, никто не проверял, что делает пленник за тяжелой, гвоздями окованной дверью, но береженого Бога бережет.
Сумерками, чутко прислушиваясь, Загорский начал готовиться. И обе простыни и одеяло разрезал он перочинным ножом; получилась веревка длиною в добрых тридцать – тридцать пять метров.