Она понимала это лучше и потому с утра держала зажатой в кулаке ампулу цианида. А он боялся. Чего именно - объяснить не мог: предсмертных мук, негодности яда, самой смерти, хотя боязнь смерти в пропахшей ей самой помещении уже выветрилась исправно работающей вентиляцией. И еще он боялся беспомощно тянуть с последним выбором, каждую минуту играть в "чет-нечет" со смертью, которая здесь, за стеной, ждала его решения. Но он откладывал и откладывал его, хотя все уже было готово, и все уже были готовы к нему.
Ему был предложен пистолет, но он с негодованием отказался. Пистолет внушал отвращение. За свою жизнь диктатор не убил ни одного человека, тем более ему было страшно убивать самого себя. Тогда он решил играть со смертью в "чет-нечет" и каждая выигранная минута казалась ему более счастливой и одухотворенной, - если в бункере можно говорить о таких словах, - чем предыдущая.
Все ждали его сигнала. Но сигнала не было. Обряд венчания кончился, и снова сигнала не последовало. Значит, необходимо было срочно заняться чем-то иным.
Другой вопрос, чем.
Меж тем молчание, последовавшее после очевидных слов поздравлений брачующимся, все длилось и длилось, не в силах закончится, и отвлекало от любых мыслей с невозможной настойчивостью. В бункере опасно долго молчать и бездействовать даже в присутствии большего числа людей. От этого становятся явственно слышными звуки взрывов беспрерывно падающих на город бомб, от которых уже зазмеились трещинами стены, и стала сыпаться с потока штукатурка. И тогда в мозг невольно закрадывается мысль: а не слышна ли бомбежка лучше, чем вчера, чем днем, чем час назад? не истончился ли пласт земли, надежно скрывающий от налетов авиации? не начал ли взрывных работы противник, чтобы таким способом добраться до бетонного купола бункера и....
Поэтому министр пропаганды, начавший уже это чувствовать, неожиданно произнес:
- Полагаю, надо как-то отметить, - и присел на краешек стола, только сейчас ощутив, как затекли его ноги от долгого стояния и как напряжен мозг от постоянного вслушивания.
- Что отметить? - отозвался диктатор. - Венчание?
Он взглянул на любовницу, однако ничего не сказала. И не разжала кулак. Она не разжимала его, даже когда произнесла "да", и когда коснулась его губ ледяными губами. И диктатор сказал:
- Ни к чему. Я полагаю, - и, заметив направленный на него взгляд любовницы, не смог продолжать. Ему захотелось стиснуть ее кулак, сжать с такой силой, чтобы ампула лопнула, чтобы она вздрогнула всем телом и в испуге разжала ладонь, глядя, как на пол стекают капли жидкости, каждой из которых за глаза достаточно, чтобы исчезнуть. В зажатом кулаке заключалось ее превосходство, космическое превосходство над ним, и он очень хотел, чтобы это превосходство исчезло, сменившись привычными страхом и растерянностью.