Николая осторожно, как будто боялись причинить ему боль, подняли, уложили на носилки.
Последний раз Владимир увидел на секунду мертвое лицо друга. Потом тело прикрыли простыней и понесли. Санитары, тяжело ступая по траве, удалились в сторону машины.
Все это время Владимир стоял с безучастным видом. Вокруг ходили люди, его даже кто-то нечаянно толкнул, слышались негромкие разговоры. Но он ничего не замечал, только смотрел на зажигалку. Он подарил ее Николаю в день рождения, и друг ею очень дорожил. В тот вечер гости разошлись поздно, и Николай отправился ночевать к Владимиру, жившему недалеко от ресторана, где отмечалось торжество (Нина на этот вечер была поручена заботам соседки). Они долго разговаривали, лежа в «постелях» (Николаи на диване — гостю почет, а Владимир на полу).
Николай любил мечтать о будущем. Делал это он, как обычно, с юмором, давая волю гноен неисчерпаемой фантазии.
— Ты понимаешь, Володь, что меня смущает, — гудел в темноте его озабоченный бас. — Пока мы лейтенанты, нам вместе служить нетрудно — один отдел. Станем капитанами — куда ни шло; майорам тоже в одном управлении место найдется. Но ведь лет через пять будем мы с тобой генералами, и конец: меня, видимо, сделают министром, тебя тоже… начальником горотдела на Чукотке: вместе двум таким чинам в одном городе места-то не найдется. А? Володь?
Но потом Николай заговорил серьезно:
— Эх, Володя, попасть бы нам в высшую школу! Я не знаю, что бы делал: днем и ночью долбил, конспектировал, язык бы выучил, честное слово! А то только родной да воровской — маловато. Кончил бы — честное слово, диссертацию защитил! Не веришь? Защитил бы!
И тема будет: «Превентивные меры по борьбе с детской преступностью».
Он помолчал.
— И еще, Володя, я мечтаю: неужели Нинку никак нельзя поставить на хоть на искусственные какие ноги? Ведь смотри, что делается: зрение возвращают, почки пересаживают, сердце, понял, сердце остановившееся оживляют… Хоть что-нибудь придумать!
Сейчас эта ночная беседа ожила во всех деталях. Придет время, и наука что-нибудь придумает — Нина будет ходить, а вот сердце Николая, пробитое ножом, уже никто не оживит.
Как сказать Нине? Задыхаясь от тоски, Владимир представлял себе, как сообщит ей страшную весть. Сделать это должен только он. Ведь просила его: «Береги Николая». А он не уберег. Какое значение имеет то, что он был в ту минуту далеко, что нельзя его в чем-либо упрекать? Все равно он никогда себе этого не простит. Себе? Нет, не только себе. «Твоя обида — моя обида» — так поклялись они, двое голоштанных ребят, тогда за сараем. Их было двое. Теперь Владимир остался один. Гибель Николая не должна остаться безнаказанной. Это его кровное дело, его долг!