Разве зря отдал сейчас Николай свою жизнь? Да, он не поймал Коростылева, он сам погиб от его ножа. Ну и что?
Коростылева все равно поймают, пусть не Николай, пусть другие, но поймают, и, что главное, рано или поздно поймают всех коростылевых.
Так думал Владимир, пока машина мчалась сквозь дождливую мглу по блестевшему в свете фар шоссе…
Его по-прежнему немигающий взгляд был устремлен далеко, дальше этого стекла, что прометали «дворники», подобно отсчитывающим время маятникам, дальше этого блестящего в свете фар шоссе.
…Он видел золотистый пляж в Химках, где они с Таней и Николаем любили купаться; лабораторию фотодела — предмета, почему-то трудней всего дающегося Николаю, — из которой он не уходил, пока не добивался, чтобы Владимир сказал: «Теперь правильно».
Он видел его всегда веселого и доброго, а в тот день — беспомощного и растерянного. Николай метался по городу в поисках какого-то редкого лекарства, необходимого Нине (Владимир пробегал тогда с ним вместе полдня, но они все же разыскали это лекарство)…
А теперь все это в прошлом. Печально покидать прекрасные города, если знаешь, что никогда больше не доведется вернуться в них; грустно расставаться со школой, институтом. Сколько б ни было во время учебы забот, все же грустно, что навсегда покидаешь институтские стены; порой невыносимо тяжело разлучаться с любимой, но ведь встретишься вновь. А вот как быть, когда навсегда ушел лучший друг, часть твоей жизни? И ни смеха, ни голоса его больше не услышишь, не увидишь знакомых глаз, рук, рыжих волос…
На лбу у Владимира пролегла морщима. Она была еще не очень заметна на этом чистом юношеском лбу. Пройдут годы, она сделается глубокой и нестираемой; будет Владимир седым заслуженным генералом, как мечтали они когда-то с Николаем. Много еще горьких и страшных минут предстоит ему в жизни — что ж, он сам выбрал свой трудный и порой опасный путь.
По первая морщина пролегла в эту ночь. Еще неглубокая, еле заметная, она безвозвратно отделила молодость от зрелости.
Начался дождь. Машины свернули на боковую дорогу. На мгновение фары выхватили из темноты затейливый указатель: «К аэродрому»; плохо видные за пеленой дождя, в обе стороны убегали вдоль просеки красные аэродромные огни.
Еще один поворот, и машины (чтобы не привлекать внимания, с промежутком в пять минут) остановились в стороне, на общей стоянке. В этот поздний час здание аэропорта было пустынным. Лишь редкие пассажиры дремали в креслах, ожидая вызова на ночные самолеты. Газетные и парфюмерные киоски были закрыты. С поля раздавался рокот двигателей, то глухой, то нарастающий.