- Только что звонила Мирна, - сообщила Рейн-Мари. - Она зовет нас выпить и поделиться информацией.
- У нее есть информация?
Сидя на диване, Арман посмотрел на жену поверх очков. Вокруг него были разложены досье. Каждый файл содержал краткий отчет по отдельно взятому ведомству.
- Ну, не то чтобы. У нее есть выпивка, у тебя информация, monbeau.
- А-а-а, - протянул Гамаш, улыбнувшись.
- Она считает это честной сделкой, но я сказала ей, что мы не сможем. Скоро на ужин приедут Изабель и Жан-Ги.
Арман посмотрел на часы. Начало седьмого, солнце садится все раньше и раньше, поэтому кажется, что уже поздно. Он переоделся в домашние брюки, рубашку и свитер, и теперь, сидя у камина, делал пометки на полях досье.
Сняв очки, он уложил их дужками вниз.
Сделанные им заметки не имели касательства к убийству. Изабель и ее команда обо всем позаботились сами. Его участия не требовалось.
Поэтому его мысли сейчас занимал совершено другой вопрос.
На диване рядом с Гамашем лежала смятая салфетка. Та самая, с совместного обеда с Мадлен Туссен, где они обсудили несостоятельность Сюртэ, да и полиции в целом, в деле борьбы с наркотрафиком. По сути, чем больше они старались контролировать наркоторговлю, тем хуже становилось. Подобно путам, которые туже затягиваются, если встречают сопротивление.
И все-таки …
Он уставился на пламя в очаге, гипнотизирующее своим плавным, почти текучим танцем, освобождающим сознание.
Предположим, стоит перестать сопротивляться? Предположим, стоит плыть по течению. Что тогда произойдет?
Он больше не видел пламени. По крайней мере, не того пламени, что в камине.
Он взглянул на салфетку.
Это смешно. Да просто невозможно.
Но они проигрывали войну, он это понимал. И все-таки они продолжали бороться, потому что сдаться было бы гораздо хуже. Сдаться было бы немыслимо.
А теперь...
Предположим …
Предположим.
Они сделали это. Сдались.
Он думал об Оноре. Мальчику от роду всего несколько месяцев. Если картели сейчас так могущественны, что же будет, когда ему исполнится тринадцать? Что будет твориться в школьных дворах, на улицах? К тому времени Гамашу будет глубоко за семьдесят, он будет на пенсии.
Гамаш подумал о своих внучках в Париже. О маленьких Флоранс и Зоре. Одна дошкольница, вторая в яслях.
Словно какую-нибудь анимацию на канале History, он представил себе карту Европы, меняющую цвета областей, по мере продвижения по ним чумы, пробирающейся в их сторону. Ползущей, всепроникающей, приближающейся к его внучкам.
Ее не остановить. Она пересекает границы, ей они не страшны. Ни границы территорий, ни границы приличий. Ничто не остановит опиаты, попавшие на рынок.