— А время наступления смерти установили? — подключился заинтересовавшийся отец.
— В том-то и дело, что нет! Его устанавливают по степени переваренности пищи. А Иудушка был поклонником клистиров и лечебного голодания. Не ел вообще ничего один день в неделю и одну неделю в месяц. Тётя Ира предупреждала его, что в таком возрасте это опасно, что голодать вообще можно только под наблюдением врача, в клинике, а он в ответ только хихикал и говорил про врачей гадости. На той неделе у него как раз была голодовка. Когда я его нашёл, у меня и мысли не мелькнуло, что с его смертью что-то нечисто. Подумал: понятное дело, с голодухи потерял сознание, вот и долбанулся. Минздрав предупреждал… Короче, никаких остатков пищи в нём не нашли. Помню, дядя Гоша ещё беспокоился, не обвинят ли нас в том, что мы заморили дедка голодом. А тётя Ира сказала, что для жертвы истощения у него чересчур много жировых отложений.
— Коль, но время смерти определяют не только по остаткам пищи, — подала голос Инка. — По-моему, главную роль играет температура и степень окоченения тела.
— Ну да, верно. Только и то, и другое зависит от температуры среды. На улице в тот день стоял мороз, а на кухне была открыта форточка. Когда открыта — неизвестно. Поэтому интервал, в который могла наступить смерть, размазался на несколько часов. От одиннадцати до трёх. Это мама и объяснила отцу — там, на балконе, когда он пытался её убедить, что нас троих можно исключить. Папа мог укокошить дедушку перед уходом, я — когда пришёл, если удрал с половины последней лекции. А мама могла забежать домой в любое время, поскольку она сама себе начальник, и на работе её никто не караулит.
— Ну, уж вас-то и маму мы точно можем исключить! — Махнув рукой на деликатность, ринулась в бой будущая тёща. — Если бы убила ваша мама, она бы промолчала про приятеля-эксперта. А вы не стали бы морочить нам голову теперь.
Вот так в игру включилось всё семейство. Наперебой задавая вопросы, они выудили у Николая следующую информацию.
Ненавидели пакостника-деда все. К тому времени, как его выселили в отдельную квартиру, в доме по его милости чуть ли не каждый день полыхали скандалы.
Дядя Гоша всегда комплексовал из-за того, что красавица-жена была на полголовы его выше, и отчаянно ревновал её ко всем рослым знакомым. Но, стесняясь и того, и другого, держал себя в руках. К тому же тётя Ира, для которой чувства супруга не были секретом, умела остудить его ревность. То посмеётся над каким-нибудь каланчой, у которого весь ум ушёл в рост, то ввернёт что-нибудь о гениях, которые в большинстве своём невысоки ростом, то восхитится темпераментом маленьких мужчин. Словом, общими усилиями в их семье царил мир. До тех пор, пока в игру не вступил дедушка, который очень быстро нащупал у мужа внучки слабое место и начал по этому месту лупить. Посетил поликлинику, где работала внучка, выведал, что тамошний главврач высокого роста, и начал отпускать сомнительные шуточки и делать грязные намёки. Через пару недель такой обработки темпераментный дядя Гоша, взревев, как раненый зверь, потребовал, чтобы жена немедленно уволилась с работы. Тётя Ира — дама спокойная, с хорошим чувством юмора — сделала всё возможное, чтобы утихомирить мужа, но уступать абсурдному требованию не собиралась. А другие меры на подзуживаемого дядю Гошу не действовали.