– Это памятка для тебя. Вот здесь Мирон завтра в восемь вечера будет надираться. Если захочешь…
– Не мечтай, – просипела Трифонова, хотя собиралась крикнуть.
Через минуту хлопнула дверь. Раздавленная Катя взглянула на записку. Дорогой ресторан. Мода на него прошла, а привычка к месту у богатых консерваторов осталась. И теперь они могли без помех, которые всегда создает ажиотаж, завтракать там, обедать и ужинать. Приезжали семьями с детьми, заглядывали с деловыми партнерами. Якобы случайно встречали одиноких чиновников и подсаживались к ним, хотя столик на чиновничье имя заказали сами. Любовниц не водили, потому что всегда могла зайти жена с приятельницами, чтобы съесть два-три листа салата и запить минеральной водой без газа. В общем, самое то место, чтобы накачиваться в воскресенье. Мирон действительно свихнулся.
Трифонова долго не шевелилась в кресле. Потом медленно и неотрывно допила вино из горлышка. Поставила бутылку. И заплакала от жалости ко всему человечеству и своей беспомощности. Особенно несправедливым казалось то, что дождь смыл с асфальта переписку неведомых москвичей. Но это уже белое сухое действовало.
В воскресенье с раннего утра Катя места себе не находила. Александрина всегда помогала ей радостно и бескорыстно. Чего только стоил их приход в гости к трупу. Разве без подруги она выдержала бы такое испытание? Впрочем, труп был потом. А сначала она за руку выводила Трифонову гулять по вечерам. Приучала ходить по городу, не озираясь и не шарахаясь от подворотен. Не исключено, что медсестра до сих пор безвылазно сидела бы в какой-нибудь тесной норе и глотала антидепрессанты. Да еще состояла бы на учете у психиатра. И вот впервые Александрина обратилась за помощью, а Катя самоустранилась. Да, выход из ситуации вчерашняя гостья предлагала безумный. Да, лезть в отношения мужа и жены не стоило. Но ведь они не в пустыне от жажды вдвоем умирают. Неужели совсем ничего нельзя сделать? Неужели бросить близкого человека на произвол повернувшейся к нему вертлявым задом судьбы – единственный разумный выход? Двух близких людей. Мирон ей ничего плохого не сделал, это она его измучила и бросила. Неужели им помочь некому? Так не бывает, Александрина сама внушала это всем подряд.
К вечеру от переживаний Трифонова дошла до ручки в буквальном смысле слова. То есть повернула ручку двери и торопливо, чтобы не передумать, шагнула из дома. Она была стильно одета, обута, строго причесана и легко подкрашена. Опытный глаз заметил бы в ее облике некую небрежность, которая возникает при торопливых или истерических сборах. Но девушка и в безмятежные времена не добивалась совершенства. «Мирон – добрый и порядочный человек, – твердила она себе. – У него два высших образования, первое – Стэнфорд, он не может осознанно издеваться над самим собой и женой. Для начала надо завязывать с алкоголем. Я тактично предложу ему консультацию хорошего врача. Должна найти подход, обязана. С такими неуравновешенными пациентами это удавалось. А если вернусь сейчас назад, в зеркало на себя без отвращения посмотреть не смогу. Никогда».