«Смекалист становится отрок, – подумал отец Киприан, – жизнь учит в людей вглядываться… Может, зря отказался от услуги того Ивана? Ведь сказано в Святом Писании: „Есть люди, у которых зубы – мечи и челюсти – ножи, чтобы пожирать бедных на земле и нищих между людьми…“ Ну ладно. Господь не выдаст, Федот не съест».
Федот Онуфриевич между тем еще раз лихо опрокинул в себя добрый глоток водки, крякнул, двинул кулаком по усам туда-сюда, толстыми пальцами ткнул в миску, кинул в рот и захрустел крепкими зубами, а на черной с проседью бороде нелепо повисла продолговатая долька рубленой капусты.
«Добротные у него погреба, – подумал отец Киприан. – Капуста и по весне не перекисает, будто только вчера посолили».
Жигуля перехватил взгляд монаха, мазнул рукой по бороде, прищурил глаза, словно что-то про себя прикидывал, а потом продолжал исповедь, как перед Святой Пасхой в церкви у причастия:
– Так вот, с чего я о ту пору начал? Вы думаете, стал слезы по усам пускать? Не-ет! День и ночь распахивал пустошь, а ее у нас предовольно, лишняя земля-матушка вокруг гуляет. Лошаденка от усталости валится, так я к себе ремнями борону цеплял и волоком тащил по пашне! Жена, бывало, под утро придет, а я сплю на меже рядом с лошадью. Сколько раз голодное воронье когтями лицо царапало, за мертвяка принимали! Отпоит женушка парным молоком, кус хлеба с салом съем, и опять за пахоту…
– Каторжный труд, – сочувственно вздохнул отец Киприан. Прислушался – почудилось, будто за амбаром Иргиз залаял.
– Воистину каторжный, – поддакнул Федот Жигуля, отодвинул графин подальше от соблазна. – Но помнил я слова нашего батюшки, читал он как-то в проповеди притчи Соломоновы: «Рука прилежных будет господствовать, а ленивая будет под данью». Будто гвоздем вбил поп те слова мне в голову, денно и нощно слышу их. Не хочу быть под данью, но господствовать над другими в меру возможности! Потому как лучше сидеть на возу и погонять, нежели быть в упряжке и получать кнутом по спине! Тому и сыновей своих учил. Не в праздности и баловстве росли, в работе посильной. Малыми были – день-деньской по темным лесам шастали, ягоды, грибы какие, рыбу ли в озере – все брали первыми, раньше других. Зато когда пошли по нашим дорогам солдатские обозы в восточные крепости да конвойные команды с каторжанами, этап за этапом, тут я и пустил в торг съестные припасы. Копеечки-то и посыпались, посыпались милые, одна к одной. Не беда, что медненькие, потертые в руках порою так, что и Георгия Победоносца не разглядеть, а за год оно уже было в кисете увесисто! А еще Господь Бог сподобил в то лето урожаю быть, и у меня против других вдвое хлеба вышли. Соседи от зависти зубами скрежетали, а мы с женой работали да в плечах устали не знали, в две косы косили. При луне снопы в суслоны стаскивали, а потом в гумна. А по осени в овине сколько деревянными молотилами довелось поахать… Бывало, вертлюг руками не схватить, так накалялся, а мужицкие жилы терпели, не лопались…