– Назад! Плывите назад, солдаты! – Чуприн встал у туго натянутого каната и, сложив ладони у рта, кричал в сторону парома. Его зычный голос далеко разносился над взволнованной рекой. – Не вводите в грех! Не понуждайте учинить над вами смертный бой!
Паром неуклюже полз по реке к ромодановскому берегу. Солдаты глухо перешептывались – ступить на твердую землю и встать во фронт им не дадут, примут на рогатины, косами взрежут пропотевшие мундиры…
– Топор сюда! – Чуприн вдруг резко повернулся к стоящим за спиной мужикам. – Топор живо мне!
Капитон тут же выдернул из-за опояски тяжелый топор.
– Руби канат! Пусть их несет к чертовой бабушке!
До берега было уже несколько саженей, когда эхо удара топором гулко отдалось от крутого берега. Еще удар, и несколько уцелевших прядей пеньки с треском лопнули; натянутый канат, словно кнут пастуха по росной траве, звонко хлестнул по воде, и паром медленно пошел вниз по течению, к великой радости драгун унося их от неминуемой кровопролитной драки с мужиками.
А возле ромодановского берега драгуны уже сошлись с работными. Понукаемые всадниками, мокрые и оттого блестяще-глянцевые кони лезли на скользкий подъем. Прибрежная полоса воды окрасилась желтой глиной и кровью: рогатины, пики и косы безжалостно кололи и резали кожу, вскрывали вены, рвали горло. Смертельно раненные кони вставали на дыбы, сбрасывали мокрых всадников, подковами молотили воздух и воду перед собой.
Драгуны садились в мокрые седла и пытались прорубить себе дорогу через густой заслон мужицкого рукопашного оружия. Однако палаш не топор, да и рогатины не беззащитная лоза. Бьются вымокшие, перемазанные глиной драгуны во взбаламученной реке, а на берег хода им нет.
Брошенный кем-то обломок кирпича сбил кивер с головы драгунского капитана. Вокруг офицера злые, обреченно-невменяемые лица подчиненных. И он понял: не останови он их теперь же, перед явно бессмысленной гибелью, и чей-нибудь палаш в такой кутерьме снесет и его голову.
– Проклятье! – кричит капитан. – Поворачивай назад! Поворачива-ай!
Под градом камней, провожаемые угрозами и обидным свистом, полторы сотни всадников развернулись и поплыли через Оку на калужский берег, где на мели сидел паром и солдаты, по пояс в воде, покидали бесполезное судно.
Кузьма Петров, мокрый и заляпанный желтой жижей, прокричал сыну Егору:
– Лихо нахлестали по мордам супостатам! Впредь на рожон не сунутся! И еще зададим перцу – самому черту тошно станет!
Ромодановцы вылезли на берег из воды, наскоро отжимали порты и подолы длинных рубах. На яркой зелени уложили пораненных и искалеченных копытами товарищей. Три сгорбленных деда, прикрывая битые места толченым кровавником, спешно делали им повязки.