До Сарайчикова форпоста караван шел еще двое суток, заночевав перед этим в форпосту Зеленый Колок. Вечером, перед тем как отойти ко сну, караванщики долго совещались с Кононовым, каким путем идти далее: на юг ли, на восток ли? Даниле хотелось побывать в Гурьев-городке, о котором был много наслышан, а видеть так и не выпало случая. Кононов настаивал на том, чтобы от Сарайчикова форпоста идти на киргиз-кайсацкую сторону и далее к берегам реки Эмбы, где их ждут в ставке Нурали-хана.
– Через Гурьев же, – доказывал Григорий Рукавкину, – путь удлинится вдвое, да и пески у моря гораздо страшнее. А здесь верблюдам и коням корм легче из-под ног добывать, если вдруг снег ляжет на землю со дня на день.
Данила согласился с Кононовым. Через Яик переправлялись ранним утром на пароме, и караванщики с нескрываемой тревогой ступили на левый берег реки. Отныне им предстояло идти через чужие земли. И что-то ждет их там?
Первое впечатление было каким-то двойственным: и страшно, а все будто бы так же, как и на том берегу, – ровная степь, скудная трава, а над головой высоко в небе плыли все же те осенние северные тучи, посланцы далекой родимой сторонки.
– Пошли! Пошли! – кричали погонщики, сгоняя неторопливых животных с зыбкого парома. Верблюды медленно, будто в великом раздумье, сходили на берег, горделиво поднимали головы на длинных изогнутых шеях и равнодушно, спесивыми глазами свысока смотрели на людей, которые суетились вокруг них.
Сняли с парома тюки, корзины и мешки с пропитанием, начали вьючить. Верблюды, пока их, навьюченных, выстраивали в ряд за вожаком, нехотя переступали ногами, задевали коленями колокольчики, и медный звон витал над холодными водами Яика и сырым прибрежным песком. Казаки сели в седла, потянулись в голову каравана.
Мимо Данилы проехал Петр Чучалов. Ссутулив плечи, он недовольно поглядывал на небо и что-то бормотал под нос.
Родион не удержался и пошутил над посланцем:
– Ты, брат Петр, теперь похож на Фому-неудачника…
Чучалов придержал коня, молча уставился на Михайлова.
– Это тот самый Фома, который видел во сне кисель, да не было ложки; лег спать с ложкой – не видел киселя!
– Это оттого, что вид у тебя, как у мокрой курицы, – со смехом добавил Данила, садясь в седло своего жеребца.
– Не настигло бы ненастье. Ишь заморосило опять, – ответил Петр Чучалов и вновь с опаской посмотрел на север. – Мерзкая сырость стократ хуже порядочного дождя. – Он широкой ладонью разом утер свое маленькое мышиное личико, добавил, подражая церковному служителю: – Ишь разверзлись хляби небесные.