К обеду следующего дня, когда в Большой Юрте шел прием посланцев хивинского хана Каипа и обсуждалось предложение о заключении брака, Петр Чучалов в исступлении бродил по стойбищу, не зная, что ему предпринять и на кого теперь жаловаться. Не приглашенный к столу переговоров, где теперь рядом с ханом сидел Гуляев, он изнывал от зависти к старшему товарищу и от обиды, что ему не оказана такая же честь.
«Спросит губернатор о моих делах, а что я скажу? Дескать, Яков важные дела творил, а я собак киргизских от себя отгонял, чтобы плащ не погрызли». Петр увидел казанских купцов, почудилось, что Муртаза Айтов с усмешкой что-то сказал Аису Илькину и будто чуть приметно рукой в его сторону шевельнул.
«Теперь караванщики и вовсе считаться со мной не будут», – кольнула в сердце обида, и, чтобы не вызывать кривых усмешек у прохожих, Петр ушел на берег Эмбы. Однако едва уселся на жесткую траву у речного откоса и малость успокоился, задумавшись о доме, как за спиной послышались торопливые и нервные шаги. Пронеслась мысль: вот и за ним гонца послали, зовут…
Но это был сам Гуляев. Яков задыхался от быстрой ходьбы и от внутренней дрожи, которая не давала ему возможности успокоиться и взять над собой контроль.
Петр вскочил и, высокий, без малого на голову возвысился над Гуляевым. С беспокойством спросил:
– Что стряслось? Беда, что ли, какая?
– Слушай… Нет, давай лучше сядем, пока там все успокоится. То-то хан взбеленится отказом, – проговорил Гуляев, оглядываясь.
– Где – там? Чьим отказом? Хивинцев? – всполошился Петр, перехватил взгляд старшего товарища, ожидая увидеть погоню разъяренных хивинцев. Но густые заросли краснотала не шевелились, тихо было и в самом стойбище, кроме привычного уже ржания застоявшихся коней или рева сцепившихся в драке обидчивых верблюдов в ближнем загоне.
Потом подумалось: хивинцы прознали о тайных связях Гуляева с ханской дочерью, отказались вести сватовство, и теперь каравану путь в Хиву заказан накрепко. «Не будет хожения в чужие земли, не будет службы Отечеству, и не видать мне дворянского звания…»
Гуляев тихо опустился на траву и уронил голову на согнутые колени. Заговорил совсем о другом:
– Согласился хан. Но согласится ли она? А хан согласился. Принудит ее своим отцовским словом!
Наконец-то Петр осознал, о чем речь и почему взволнован Гуляев. «Теперь понятно, отчего он так охотно собирался в киргизские степи, – подумал Петр. – Других под большим принуждением снаряжали, а он – с великой радостью уезжал». И вновь колыхнулась в груди нехорошая зависть к красивому статному переводчику, которому и в сердечных делах вон как улыбнулась фортуна: полюбила ханская дочь! Только к добру ли такая любовь? Кто они – и кто она? Гуляев – просто толмач. Как эхо в лесу, все говорит с чужих слов. Крикнул кто-то, а эхо ему в ответ те же слова. Так и они. Говорит хан – они его слова несут губернатору. Говорит губернатор – несут хану. Правда, Гуляеву дано прав куда как больше, чем простому толмачу, потому как умен и в делах здешних достаточно сведущ, чтобы и совет иной раз подать с пользой для родного государства. Однако попробуй он сказать хану: отдай мне свою дочь! И скажет в ответ ласковый хан: нукеры, возьмите этого безродного дарбара и закопайте в степи так глубоко, чтобы я о нем больше ничего не слышал!