Кузьма остался сидеть рядом с Рукавкиным. Спать ему не хотелось, он рад был видеть и слушать россиян. Родион в задумчивости задержался около них, решая, не завалиться ли и ему, как это сделали оба Губернаторовых посланца – укрылись с головой и спят уже поодаль от света, на тюках. Кузьма вплотную подсел к костру, в огне которого медленно перегорали сухие прутья саксаула, скупо рассказывал о своей прошлой жизни, о многом, чувствовалось, недоговаривал.
– Должно быть, лихо довелось тебе у прежнего хозяина, если ушел из родных мест, – обронил Данила, вспомнив, сколько раз ему приходилось встречаться с беглыми и в Самаре, и на дорогах, особенно после недавних волнений под Калугой среди приписных крестьян.
– Лихое житье под барином, добрый человек, да не всем, – уточнил Кузьма. – Ведь и мужик теперь разный. У моего отца на подворье ходила старая лошадь, свинья да несколько кур индийских. Случались такие весны, когда впору и самому солому с крыши жевать вместе с той лошаденкой… А были у нас в деревне мужики оборотистые, которых барин отпускал в оброк, не понуждал тяжкими работами на своих заводах. Некоторые из них стали первостатейными и при деньгах немалых, столь обжились и обросли добром, что у самого Никиты Демидова землю в аренду стали брать, нанимали работников. Другим мужикам нередко деньги под процент одалживали. А незадолго до смуты в наших краях так и вовсе крепостных себе прикупили – три двора. Сам крепостной у Демидова, а крепостных купил – вот каков нынче мужик появляется, Данила.
– Таких-то, наверно, немного, – уронил молчаливый Родион.
– Верно, немного. Утесненных барами до немоготы худа как больше. Надумали мы всей волостью избавиться от приписной работы на калужских заводах Никиты Демидова, весной прошлого года подписали матушке-государыне прошение и на работы выходить отказались. Возрадовались своей смелости, думали – вот нам воля будет от государыни! Один драгунский полк крепко побили, а матушка вместо вольности прислала на нас шесть драгунских полков, да с пушечным смертным боем…
Данила, пораженный, отстранил пиалу с кипятком, внимательно слушал рассказ Кузьмы, как дрались ромодановские мужики с царскими полками на виду города Калуги. Когда Кузьма поведал о гибели многих сотоварищей, о плененных и забитых в кандалы ромодановских атаманах и умолк, Данила горестно вздохнул и вдруг вспомнил:
– Этим летом возвращался я из Яицкого городка к себе в Самару и на тракте подобрал голодным твоего односельца, парнишку Илью, Федорова сына. Сказывал он, что бежал с дедом своим Капитоном на Иргиз, но и там настигли их драгуны. В том сражении деда Капитона убили, а Илья скрылся в кустах. Уцелевшие беглые с каким-то старцем во главе встретились нам по осени. Солдаты гнали их в Оренбург. Страх смотреть было, что стало с людьми.