Николай Степанович нанес последний штрих и положил кисть на мольберт.
— Вот и все! — сказал он себе, окидывая свое творение пылающим, полным любви взглядом. — Теперь я смогу любоваться тобой сколько угодно!
…После исчезновения картин обстановку в доме можно было назвать траурной, и тон этому трауру задавал убитый горем Николай Степанович. Он плохо ел, похудел и осунулся, в отношении к родным снова то и дело вспыхивало раздражение. В руках опять появилась трость, а легкость походки исчезла, он стал сутулиться. Одним словом, из него уходила жизнь, вдохнутая Тибетом. Близкие были удручены таким его состоянием, а особенно Софья. Она и сама осунулась от переживаний за отца, да и как ей было не переживать, если источником этих переживаний являлась она сама.
«Ах, Павел Андреевич, Павел Андреевич! Что же мы наделали! — сокрушенно думала она, заламывая руки, никак не ожидая такой реакции отца на пропажу картин. — Ах, чует мое сердце беду! Беду неминуемую! Это убьет папу, а потом и меня. Но я-то ладно, сама виновата в своей греховной судьбе, мне поделом! А вот папа! Господи! И теперь уже ничего нельзя изменить, разве только признаться ему в своей вине? Будет еще хуже! Как сможет он перенести предательство любимой дочери? Это добьет его окончательно!»
Когда Софья согласилась выполнить просьбу Ратникова, она не показалась ей такой коварной, она не взяла в расчет того, что картины эти были дороги отцу как сама жизнь, особенно «Бэль», из-за которой он сокрушался больше всего, и что с их потерей он мог потерять жизнь! «Что тут такого? — думала тогда Софья. — Ведь папа постоянно прощался с какой-нибудь из своих картин. Он обычно после завершения работы вывешивал картину в гостиной, а потом, по прошествии времени, когда находился подходящий покупатель, продавал ее. И потом, он ведь иногда писал на заказ, заранее зная, что это его творение и вовсе не задержится в доме! Конечно, он будет переживать, но именно из-за того, что они украдены, а потом утешится, написав другие, ведь он теперь полон новых творческих сил и уже принялся за очередную работу».
Ей казалось, что осуществление плана Ратникова реализовывало все ее мечты. Она находилась в таком любовном угаре, что считала возможным покинуть мужа, уехать за границу и навеки соединиться там с любимым.
— Понимаете, Софи! — убеждал ее Павел Андреевич. — У нас с вами нет другого выхода! Ну, скажите, кто даст нам открыто любить друг друга здесь, в России? Или вы хотите, чтобы наши отношения всю жизнь были таковы, как теперь? А если нам захочется завести семью, ребенка? Конечно, мне досталось от отца кое-какое состояние, но для нашего с вами будущего этого недостаточно.