— Ну, если у вас все в порядке и моя помощь не нужна…
— Спасибо, не нужна.
Проклятье! Митя закурил, обдумывая следующий ход. Вся пресловутая мужская гордость восстала в нем — его не хотят! Однако, не понимая, бессознательно он чувствовал в ней ответный огонь.
— Вы расстроились, чуть не плакали, — заговорил настойчиво, с силой. — И я могу помочь. Нет — хочу! Как никогда ничего не хотел. Вы можете это понять?
— Могу.
Митя наконец сумел перехватить ускользающий синий взор и вдохновился.
— Поленька! — передохнул немного. — Выходите за меня замуж. — И тут же заторопился: — Нет, вы свободны, совершенно. Я просто предлагаю вам московскую прописку, а учиться будете на вечернем, с вашими баллами вы пройдете. Вам сколько лет?
— Восемнадцать уже.
— И мне. А когда ваш день рождения?
— Седьмого августа.
— Мистика! Мы родились в один день.
О, это знак, это намек оттуда (оттуда легкий сквозняк, дуновение, колышащее марлевую занавеску в палате в золотой летний день, и женщине сквозь недавние муки видно небо, а младенец еще на грани, его душа, предчувствуя, трепещет всходить на эшафот — на землю, — но он уже взошел, уже плачет и просит грудь — и все это одновременно, одна боль сливается с другой болью, первый крик — с другим, смешались первые слезы и осветились первые плоды августа, и дуновение, благословение, и все это происходило седьмого числа тысяча девятьсот сорок седьмого года от Рождества Христова).
— Митя, — сказала она внезапно, — спасибо вам, но я никогда не выйду замуж.
Он чутко вслушивался в интонацию (такие фразы отпускают девочки, еще играющие в куклы), но никакой инфантильности, каприза и кокетства не уловил.
— А вы можете сказать — почему?
— Нет, не надо.
— Так как же вы будете жить — с такой красотой?
Она опять вспыхнула почти до слез (эта прелестная особенность в ней осталась навсегда) и отвернулась.
— Не в монастырь же уйдете? Их теперь, по-моему, и нету.
Он говорил банальности от растерянности, но она ответила доверчиво:
— Ну, кто ж меня возьмет? То для избранных, а я… — пожала плечами, — я так себе, в общем, недостойна.
Он не верил ушам своим. Откуда она взялась и где все это происходит — во сне? Да нет, утро красит нежным светом, через Александровский сад извивается неподвижно всенародная очередь в мавзолей, напротив филфак с социал— демократами, прогресс — черт возьми! — прет во все дыры и щели… нет, нет, он-то сам идеалист… Митя поспешил отрекомендоваться:
— Я сам идеалист, вы не подумайте, и уважаю, но… ведь православие погибло?
— Вы не можете так думать, — произнесла она уверенно, синие глаза потемнели.