— Ни-ни, это провинция… Ах, да! — он засмеялся. — А меня тогда покойник выпорол, ну, папа. Я не рассказывал? Нет?.. Впрочем, сейчас не об этом. Я вот о чем подумал. Неплохо бы, пока суд да дело, переправить рукопись, пусть переводят. Жалко, я не могу, языки знаю, а… не могу. У тебя есть отпечатанный экземпляр?
— И экземпляра нет, и концовка еще не дописана, — отвечал Митя машинально, с изумлением отмечая, как втягивается в какую-то несусветную чушь, вроде детского побега.
— Это не проблема, Полине надиктуешь, — Вэлос занялся «наполеоном», наполнив рюмочки до краев. — За успех, Митюша! Эх, пройдемся мы еще, братец, по Елисейским полям.
— Не хочу.
— Захочешь. Вот закончишь вещь — и захочешь. Чтоб автор — да не хотел? Это извращение. Да ты представь: книжечка, новенькая, свеженькая, как невеста, которую только что выдали, страницы похрустывают и пахнут славой. — Вэлос улыбнулся и оглянулся на дверь. — Кстати, у меня есть одна девочка (просто знакомая — пока). Могу подарить. Чудо.
— В Париже или Стокгольме?
— То своим чередом. Я ей про тебя рассказывал, с ума сойти.
— С ума сойти, — повторил Митя задумчиво. — Ты к чему это подбираешься, Вэлос?
— Ага, загорелся?
В прихожей послышались звонок и голоса.
— А, черт! У меня ж на восемь назначено. Ждите! — густо гаркнул Вэлос. — Я на часок. Ты пока с Марго, а потом махнем…
— Нет, поеду.
— Куда?
— К Поль.
— Вот что, Митя, я говорил абсолютно серьезно.
— Насчет чего?
— И насчет того, и насчет другого. — Он и вправду говорил серьезно, даже умоляюще.
— Сними очки, я тебя не вижу.
Глаза, черные, без блеска и печальные как будто, уставились с ожиданием.
— Знаешь, Жека, что мне пришло в голову?
— Что?
— Давным-давно. Но я не решался.
— Что?
— Обвенчаться с Поль.
— Для тебя, Митя, я на все готов. Но с церковью у меня отношения… как бы поточнее… изощренные.
— Да я тебя ни о чем не прошу.
— А почему, собственно? Разве тебя не волнует мое вечное спасение? Ты никогда меня, Митька, не любил, еще в седьмом классе, помню, когда принимали в комсомол…
— Ладно дурака-то валять. Прощай.
— До скорого. — Они стояли у кабинетной двери, Вэлос сказал скороговоркой: — Философ успокоился наконец.
Сегодня на рассвете, когда ты дочитал «Обожествление пролетариата». Не надо никаких жертв, ты свободен, перед тобою весь мир. Кончай роман.
А мир в Милом стоял безмятежный — ночной, лесной, озерный, как в те догалилейские времена, когда земля была плоской и богатой, и солнце, месяц и звезды вращались вокруг нее. Месяц плывет в кротком акварельном облачке, Поль ждет его на крыльце с книжкой, с веранды падает оранжевый свет, собаки встрепенулись и бегут к калитке.