Но сейчас касса была закрыта, гардероб темен и пуст, и лишь вахтер одиноко сидел за невысокой перегородкой, демонстративно уткнувшись в газету и отказываясь с нами общаться. Возможно, у меня разыгралось воображение, но театр показался мне вымершим, словно небольшой средневековый город во время чумы.
Если честно, мне совсем не хотелось ехать сюда. Да и Митяй склонялся к тому, что стоило бы поехать в инфекционку и потрясти Жанну, а через нее выйти на похитителей Спиридонова. Но майор Стройкин после рассказа о загадочной медсестре запретил нам даже приближаться к больнице, сообщив, что иначе арестует нас за разглашение следственной тайны и срыв оперативной деятельности. Сидеть без дела Митяй не мог, потому расследование решено было продолжить в ТЮЗе, где от загадочной болезни погибли две актрисы и помощник режиссера.
Слегка побледнев, Митяй крепко сжал мою руку, и повлек за собой наверх. Главный режиссер театра, Борис Натанович Фридман ждал нас в большом полукруглом зале, таком же темном и словно бы вымершем, как и весь театр. Опираясь на соседние сиденья, он встал нам навстречу с приставного стула, поглядел в глаза Митю полными скорби глазами и грустно сказал:
— Митя, я понимаю, вы хотели как лучше. Но получилось, увы, как всегда. Теперь от нас ушли почти все актрисы, и мне не с кем ставить спектакли. Завтра придут дети, но Буратино они не увидят. Им вернут деньги за билеты… но разве это то же самое, что увидеть Буратино?
— Борис Натанович, я сожалею… Но у вас в театре эпидемия. — твердо ответил Митяй.
— Но почему таки я жив и здоров? — удивленно переспросил главреж. — Да и у остальных наших сотрудников здоровье крепкое, тьфу-тьфу-тьфу, конечно. Даже у тех, кто отсюда ушел, перепуганный до смерти. Разве бывает эпидемия из трех человек?
Митяй сжал мою руку и отвернулся. Увы, он тоже не понимал происходящее.
— Борис Натанович, — вмешалась я. — На вас вся надежда. Давайте подумаем, где могли заразиться ваши актрисы и ваш помощник?
— Девушка, милая, как вас зовут? — ласково спросил режиссер.
— Лена.
— Леночка, я только об этом и думаю последние дни. — тяжело вздохнул он. — Уже после смерти Оленьки думать начал. Она ж молоденькая была совсем, ее двадцать пятый год рождения мы две недели назад всем театром справляли. Такая пышечка веселая. И никогда не болела.
— И тем не менее… — развел руками Митяй.
— Да… — режиссер опустил голову. — Не уследили.
— Борис Натанович, расскажи все, что только можете вспомнить про последние дни Ольги Кореневой и Евгении Голдышевой. — вежливо, но твердо попросил Митяй. — Ведь второй актрисе тоже было не больше тридцати?