. Станислав Каня пытался позвонить Брежневу, но тот не брал телефонную трубку. За день до начала войсковых учений С. Каня встретился с заместителем Председателя КГБ Владимиром Крючковым, находившимся в Варшаве. По свидетельству Кани, в отличие от других советских руководителей и представителей, которые при беседах с польскими коллегами старались высказать в первую очередь твердость и упорство, Крючков с профессиональным вниманием выслушал аргументы Кани насчет неисчерпанных до конца политических мер разрешения кризиса в Польше. Крючков не пытался спорить или переубеждать, но лишь доверительно, как бы выражая сочувствие, сказал, что «не все советское руководство понимает позицию Первого секретаря ЦК ПОРП и поддерживает ее»
[210]. Каня просил организовать ему с Ярузельским неофициальную, даже тайную встречу с высшими деятелями советского руководства. Согласие на такую встречу вскоре было получено; от Политбюро ЦК КПСС в ней должны были принять участие Андропов и Устинов. Под видом рабочей поездки по стране Каня и Ярузельский поздно вечером вылетели с польского аэродрома Окенце в Брест. Здесь две автомашины с зашторенными стеклами доставили их к спецпоезду из нескольких вагонов, в одном из которых и проходили переговоры. Без каких-либо предисловий Ю. Андропов заявил, что главной целью встречи должно стать обсуждение вопроса о сложной ситуации в Польше и путях выхода из нее. Советское руководство считает, отметил он, что нужно наносить по противнику упреждающий удар и вводить в стране военное положение. В Польше потерян контроль за развитием событий и не ведется работа по организации и управлению силами, которые преданы партии и социализму. Это очень опасно. Д. Устинов во всем поддержал Андропова. Встреча была трудной, временами острой и закончилась лишь под утро. Каня и Ярузельский уступили, взяв обязательство подписать до 11 апреля план введения военного положения в Польше. Однако о конкретных сроках его реализации договориться не удалось. Утром 4 апреля польские лидеры вернулись в Варшаву. На аэродроме Окенце их встречал начальник штаба Объединенных сил Варшавского Договора генерал армии Анатолий Грибков. После взаимных приветствий Ярузельский сказал Грибкову, что они получили в Бресте «хорошую деловую и политическую зарядку и огромную моральную поддержку, которая вселяет уверенность в действиях». С. Каня добавил: «В течение нескольких часов разговора с такими мудрыми и авторитетнейшими политиками мы прошли целый курс красной профессуры»
[211]. Эти банальные фразы были рассчитаны, разумеется, на слушателей в Москве. Это и были как раз элементы той двойной игры, о которой Ярузельский говорил через 10–12 лет в своих интервью. 9 апреля 1981 года Андропов докладывал на Политбюро об итогах их встречи с польскими лидерами. Он, в частности, сказал: «Общее впечатление от нашей встречи с товарищами таково, что они были в очень напряженном состоянии, нервничали, было видно, что они задерганы… Что касается военного положения, можно было бы его ввести давно. Проект документа о введении военного положения с помощью наших товарищей подготовлен, и надо эти документы подписать. Польские товарищи говорят: как же мы будем подписывать эти документы, когда их надо проводить через сейм, и т. д. Мы говорим, что никакого проведения через сейм не нужно, это документ, по которому вы будете действовать, когда будете вводить военное положение, а сейчас надо вам лично — тов. Кане и Ярузельскому — подписать с тем, чтобы мы знали, что вы с этим документом согласны и будете знать, что надо делать во время военного положения…