Ведро нужно взять – град небесный с грядок собирать.
– Что это, бабушка? Снег?
Неужели изо льда град небесный? Виноградины огромные снежные… Парник растрепанный… По всему, по всему сверкают белые градины… Воздух как зимой…
А на небе уже растаяло, сине, колодезно. До самого донышка видно. И столько же звезд в нем осталось, как до градопада было.
Собираю градины в ведро, и позвякивают стеклянно на донышке, бочком о бочок, ягоды снежные, ледяные…
– Растает он, Федя. Зря ты его собираешь.
Тает градопад…
Так и сверкает в талом золотом водяным…
Зато солнце в ведро попалось…
И умываюсь утром не простой водой – ледяной, солнечноградной…
– И клубнику всю перебило, Федя… беда… Собери хоть, что уцелела…
И тянусь с опаской, в небо оглядываясь, к бледному бочку. Ничего, честное слово вчера я давал, а теперь сегодня…
И замираю, отдернув руку. Смотрит из-под темного листа клубничного, как из-под зонтика, на меня целехонькая, с яйцо куриное, Богоградина…
* * *
Слава богу, погода наладилась.
Не люблю я только, когда лежишь, загораешь себе, а по тебе кто-то ползает. Хоть травинка…
– Посмотри, никто не ползает там по мне?
– Муравей полз, Федь.
– Смахнула?
– Смахнула.
Бабушка?!
– А вот знаешь, что только что мне подумалось?
– Что подумалось?
– А ведь я, наверно, как Бог вот этому муравью.
– Он тебя и не видел, Федь.
– В том-то и дело, бабушка… в том-то и дело…
…Да и ты тоже, бабушка, как Бог ему. Смахнула, и всё. Слава богу, что не прямо на мне убила…
И представил я, ужаснулся…
Бедный, маленький, беззащитный, он на мне заблудился…
Думал, вот лежит чего-то, переползу! И полз. По боку карабкался, как папа учил меня с санками на скользкую горку, елочкой… Ведь ему спина моя – как пустыня… Ведь ему любая капелька на мне – озеро… Ведь ему мурашки мои, как кочки на каждом шагу, ведь ему между двух моих от крылышек косточек – перевал, а сами косточки – как вершины! Ведь ему…
Ведь я ему великан… Циклоп! Потому что он от правого глаза моего левого за носовым хребтом не увидит! Только спину я почесал, а уже убийца бессмысленный! Только комара прихлопнул, а уже от чьих-то надежд – пятно мокрое, крови лужица… Почесал, пока чешется, послюнил подорожник, приложил, и все, и уже не чешется, и уже забыл, и никакого раскаянья…
Схлопнул комара на лету, обтер об себя…
Он летел и – шлеп! Ниоткуда буквально – хлоп! И все? Темнота? В июне месяце лета?!
Я преступник… злодей… убийца… не со зла, а просто так убивал, и не то что я старушку какую-нибудь процентщицу топором, как, рассказывает бабушка, было дело у Достоевского, ну а просто так, безыдейно!