Такую самоотверженную любовь к вашей стране испытывали и герои моей книги. Это были подростки и юноши, еще не узнавшие волнующего сердечного трепета, мужчины, оставившие дома жен и детишек. Все они вышли на борьбу за свободу, полные решимости, если понадобится, отдать жизнь ради победы.
И многие не вернулись…
Это не страшная сказка, а бездна нечеловеческих страданий, народная голгофа. Слышится детский крик, призывающий отца, который никогда уже не вернется… Тлеют головни костра, на котором заживо сожгли Данчо Пачева. Тлеют они не в Виноградце, а в нас, уцелевших… И грохот взрывов оглушает нас, и выстрелы, сразившие Методия Шаторова, Георгия Чолакова, Велу Пееву, Стойю Калпазанова, Петра Велева… И малыш стоит над окровавленной головой отца — и верит, что ему еще удастся зажечь угасшие солнца в его глазах…
Брат против брата! Это не просто бессмысленная жестокость, а особенность гражданской войны, трагедия, выпадавшая на долю каждого народа, вынужденного подняться на вооруженную борьбу не только против иноземного поработителя, но и против собственной буржуазии. В такие времена народы возрождаются и возвышаются духом благодаря своим героям и мученикам.
Знаю, что мне приходится бередить раны. Но если мы будем бежать от воспоминаний, оберегая свои раны и боясь их разбередить, то нам угрожает худшая из бед — равнодушие.
Я буду счастлив, если моя книга поможет советскому читателю понять сокровенные мысли и чувства, которые воодушевляли нас на подвиги в годы вооруженной борьбы.
Эти мысли и чувства живы и всегда будут жить в наших сердцах и в памяти народа.
Атанас СЕМЕРДЖИЕВ
КРЕПЧЕ ЖЕЛЕЗА — КОММУНИСТ…
1
После полуночи ребенок перестал метаться в постели и стонать, его голова бессильно лежала на влажной от пота подушке. Он погрузился в глубокий сон. Ноздри его вздрагивали, и это было единственным признаком того, что в измученном, почти незаметном под одеялом детском тельце теплится жизнь. Люба вытерла ребенку платком лоб и, поправив одеяло, чтобы оно не кололось, без сил опустилась на стул. И заплакала… Это был горький надрывный плач, который она с таким трудом сдерживала, сидя у изголовья детской кроватки все эти долгие три дня и ночи. Так плачет человек, когда остается совсем один. В соседних дворах не было видно ни одной живой души. Откуда-то издалека доносился шум моторов самолетов. Этот шум то приближался, то удалялся, и Люба ощущала его, казалось, всем телом. Это американские самолеты летели к Плоешти или возвращались оттуда налегке, сбросив свой смертоносный груз.
Усталость и тревоги истощили Любу до изнеможения, и уснуть она не могла. Чувствовала, как сердце пронзают острые иглы. От слез жгло веки. На востоке загоралась заря, и по булыжнику улиц старого города загромыхали брички и телеги.