Но в это время открылась дверь, и такое улыбчатое, такое гостеприимное морщинистое женское лицо выглянуло оттуда.
— Дорогой товарищ Безяев! — польщенно заулыбалось это лицо. — Проходите! Пожалуйста, товарищ Безяев, заходите.
И еще какие-то лица появились: чернявый и бледный молодой человек, а за ним высокий кто-то в старой лыжной шапочке.
— Какие все необычные люди, — успел шепнуть я Ваде.
— Люди?.. — озабоченно ко мне повернулся Вадя. — Очнись, Самсоныч, — в самое ухо сказал мне Вадя. — Это не люди. — И, поправив очки, пошел вверх по ступенькам.
Итак, мы сидели наконец в комнате за круглым, застеленным чистой клеенкой большим столом, над которым висел шелковый настоящий абажур, точно в моем детстве, и пили душистый чай с брусничным вареньем. И даже матерчатая веселая баба — тоже как в детстве — накрывала красными юбками заварочный чайник и стоял на столе самовар (но, правда, электрический).
Вячеслав Иванович с удовольствием, как ребенок, ел варенье, а хозяйка Анастасия Михайловна подкладывала ему еще, мне подкладывала и радушно предлагала Ваде (один только Грошев чай не пил, отказался сразу и неподвижно сидел на стуле в углу, у буфета).
Напротив меня на старом диване возле стола примостился худой, высокий, сняв лыжную шапочку (под ней оказалась аккуратная лысина, окруженная длинными вьющимися волосами), хозяин дома Геннадий Макарович, который на все, соглашаясь, кивал, конфузливо улыбался. А рядом с ним на диване был его взрослый сын, черноволосый, бледный, тоже приятный Гена — Геннадий Геннадьевич.
Первый, общий наш разговор пошел, конечно, о том, когда и где у кого вырезали аппендиксы, наконец скачком перешел на очень вкусное (действительно) варенье, а затем уже в лето и осень ушел, в прошлогодние — в ягоды и грибы. И я, вспоминая, тоже кивал, глядя на старый, знакомый диван с кружевными салфетками, с полочкой деревянной, с зеркальцем, по обыкновению, посередине, над самой головою Гены, там стояли детские пластмассовые медведи (бурый медведь и белый медведь) — такая же точно полочка и бурый медведь — моя детская игрушка, такой же диван и буфет и абажур такой же, как в нашем доме у моих родителей перед войной.
Просто Вадя ничего не понимал, для этого он был еще слишком молод: это были поистине родные (а не бродячий «дядя» из Пятигорска!), постоянные и не лезущие никуда немолодые люди.
— Если б а п п е н д и с ы всей Земли… А? Держались друг за друга? — подмигнул мне Вячеслав Иванович, облизывая ложку и весело, с удовольствием на нас поглядывая своими острыми темно-карими глазками. — Что бы было, а?..